Сергей Громов, 42 года
Одинцово, Россия
"Что происходит, когда дерево срублено? Плотники берут Тане/дерево и строят
крышу над полом. У гостей будет укрытие. У собраний будет место. Здесь будут
звучать речи и разговоры. Будут поедаться клубни, а не враги. Новым
возможностям будет дана жизнь в освященном пространстве всё еще развивающегося,
всё еще генеалогического мира. Может состояться и получить развитие не ситуация
конфликта, а очередной виток воображения, основанный на новой близости. Могут
быть начаты переговоры, размышления и решения. Всё это требует бережного
отношения к обязательствам, которые налагают строительство и поддержание
отношений, особенно потому, что не все отношения одинаковы и не все действия
равны. Люди, места и действия оцениваются по-разному и, возможно, должны быть
отделены и/или включены с ограничениями должной меры.
Это мир, в котором щепки от срубленного дерева не могут быть выброшены без
полагающейся церемонии, как если бы акт его рубки был прямым и бесспорным,
простой манипуляцией инертной материей. В мире связей не существует
«инертной материи», и никакие «простые манипуляции»
здесь не моральны. Все и каждая отделенная-но-включенная личность обладают mana,
которая требует уважения. Слишком часто в публикациях мана мистифицируется,
предстает некоей магической энергией, проистекающей из могущественного
трансцендентного источника и опасной для смертных.
Возможно, эта интерпретация была вдохновлена энтузиазмом XIX века по отношению
к электричеству. Если не отвлекаться на подобные измышления, в менее
механистической концепции мана может быть представлена как что-то похожее на
харизму или дар (Mataira, 2000:101–102). У каждого есть какая-то способность,
дар к чему-то. Эта способность, воспринимающаяся как достоинство, и есть мана,
присущая такому человеку. Но одни способности ценятся больше других, а их
обладатели получают престиж и извлекают выгоду из использования своего дара. В
этом смысле мана связана с «могуществом», например, приветствие
[вождя] гласит «Haere mai te mana te tapu me te wehi»
(«Приветствуем могущественного, избранного и великолепного» —
Tawhai, [1988] 2002:245). В качестве социальной власти или могущества, которые
имеют в одаренности и источник, и выражение, мана вплетена в социальные
процессы и в то, как определяется личность.
В этих социальных процессах дифференциация оказывается причиной отделения, но
никогда — модернистского сверхотделения. Украшение резьбой дома собраний,
отличаясь от других действий (как и все действия), должно отделяться от других
действий (например, общения или готовки). Его должно деятельно и демонстративно
оценивать в соответствии с его достоинством. Ряд специфических действий ни в
коем случае не должен с ним пересекаться; даже действия, вполне обычные в
положенном им времени и месте, могут становиться табуированными и производятся
отдельно от него. Ограничения, поддерживающие должные отношения и должную
дистанцию, автоматически задают должное поведение.
Диалектный вариант полинезийского слова, обозначающего у маори эти процессы
отделения, — tapu. Питер Матаира утверждает, что «тапу, возможно,
наилучшим образом проясняет использование библейского термина „святое“ или
„священное“» (Mataira, 2000:102), но он говорит так только потому, что
не был инфицирован морализаторством, присущим терминам «святость»
или «священность» (подробнее об этом см. главу 9). Слово тапу в
различных полинезийских диалектах, но в первую очередь как табу встречается
множество раз в записках о тихоокеанских путешествиях капитана Кука 1769–1779
годов и именно из них было заимствовано в английский язык. Например, Кук пишет:
«Когда ужин был готов, ни один из них даже не сел и не попробовал пищу,
поскольку вся она была табу, как они сказали, и это многозначное понятие в
общем означает запретную вещь» (Cook, [1777] 1967 3.1:129).
Кук также замечает, что его ученым выделили «картофельное поле»
рядом с мараэ под постройку астрономической обсерватории (одной из задач
экспедиции было наблюдение за движением планет). Он пишет об этом участке:
«Чтобы избежать вмешательства местных жителей, его освятили жрецы,
поместив свои жезлы у окружающих [sic!] его стен. Такое воспрещение местные
называют табу — часто употребляющийся островитянами термин, сфера действия
которого кажется чрезвычайно обширной» (Ibid, 3.1:157).
Пища, люди и места могут быть «табуированы», ограничены или
исключены из повседневного использования. Даже в первых примерах употребления
термина в английском языке (и многих других, на которых велись записи о
путешествиях) подмечается, что «многозначность» табу допускает
переводы «запретный», «недоступный»,
«освященный». Термин быстро вошел в оборот и стал
общеупотребительным в английском языке, до такой степени, что теперь сложно
представить, как до распространения сведений об этих тихоокеанских путешествиях
вообще был возможен разговор на английском языке о процессах и действиях
табуирования. Даже сейчас интернет-поиск наиболее ранних примеров употребления и
распространения этого слова в английском языке осложняется тем, что оно
продолжает использоваться в качестве маркера, указывающего на грубый и
неприемлемый характер других слов (часто всего из трех-четырех букв) и
примечательно разнообразных действий. Тем не менее табу не только и не всегда
негативны и не используются исключительно в связи с тем, к чему относятся
отрицательно. У маори и в других родственных языках и культурах общим прочтением
тапу оказывается отождествление его с «сакральным» (т. е. с
ценностью, которая должна быть отделена). Столь же часто тапу оказывается
эквивалентом глагола «освящать», т. е. создавать, декларировать
или относиться к кому-то или чему-то особым образом.
Как говорил Кук, «сфера действия» этого слова «кажется
чрезвычайно обширной». Трудности его перевода состоят не только в том,
что оно происходит из другой культуры, но в том, что культура английского
языка привносит новые смыслы и акценты. В частности, в европейские языковые
культуры обычно оказывается встроен дуализм, поэтому «табу»
превращается в ярлык для «плохого», «плохих вещей» или
«плохих слов». Но чтобы это скорректировать, недостаточно сказать,
что хорошие вещи тоже могут быть табу в отношении других. Хотя Кук справедливо
указывает, что процесс табуирования похож на освящение (подобно тому, как от
входящих в религиозные здания ожидают особого поведения), табу всё равно
оказывается богаче по смыслу. Подобно тому, как мана может обнаруживаться во
всех возможных людях, вещах и действиях, так разница между мана одной и другой
вещи может вести к их разделению, к их табуированию. Резьба по дереву попросту
отличается от садоводства. Строительство дома собраний отличается от общения в
этом доме. Но в том случае, если различные действия разделены отдельными
действиями и вещами (например, ритуалы, в которых, как пишет Кук,
«священнослужители» помещают «жезлы», обозначая
дифференциацию пространства), простое различие становится сложным. Оно
обозначается, конкретизируется, объективируется, учреждается и выносится на
публику.
Но, что важно, эти отделения носят временный характер. Когда талантливые
резчики заканчивают свою работу, тапу снимается; это происходит не
автоматически, а требует специальных действий и подтверждения. Завершенный дом
становится доступен всему сообществу. Протокол определяет взаимодействие внутри
дома между разными людьми, вещами и поступками, обладающими различными видами
мана и тем самым облеченными различными видами тапу, ограничений, рамок и
допущений. Вкратце — вещи отделены друг от друга, пока они не собраны вместе.
Совместные дыхание и прием пищи гостями и хозяевами устраняют тапу и делают
дальнейшую близость и общение возможными. Простой факт различия жизненно важен,
пока он не прекращает быть значимым. Различие налагает ограничения, запреты и
обязательства на людей, пока эти различия не становится неинтересными и пока их
не перекрывают другие важные вопросы. Иногда различие становится причиной
встречи и, в случае уважительного («бережного» и
«конструктивного» в терминологии Мэри Блэк, см.: Black, 1977)
согласования, приводит не к единообразию, но к взаимности. Таковы динамика и
условия взаимосвязанности социальных процессов в многовидовом космосе, в
котором выразительное утверждение границ готовит людей к кооперации и другим
формам взаимодействия."
источник: https://polit.ru/article/2019/11/25/ps_harvey/
Примечание: Понятие табу пришло в европейские языки из полинезийских языков
причем в несколько упрощенном виде. В европейских языках укоренилось значение
данного термина в том смысле что «табу» — это нечто плохое и
запретное. Хотя реально слово «табу» в полинезийских языках имело
двойственную природу – оно могло означать и нечто хорошее, даже священное –
например на освященной жрецами для религиозных церемоний участках земли нельзя
было делать каких-то бытовых действий дабы их не осквернять – и это тоже было
«табу» (запретом). Если попытаться интерпретировать двойственную
природу данного термина в контексте БДСМ, где он является очень важным
концептом, то ведь в БДСМ «табу» тоже отчасти двойственно.
Например, многие нижние говорят нечто вроде: «Это мое табу, но вообще я
могу его снять, но лишь для своего Верха, с которым будут полноценные
постоянные отношения, потому что эта практика для меня очень интимна, и я не
буду это делать в формате случайных разовых сессий» (примерно такая
логика). Что касается понятия «мана» у полинезийцев то в БДСМ оно
ближе всего к термину «авторитет». Ведь по мере набирания опыта и
авторитета обычный Верхний может со временем стать «Мастером»,
затем «Гуру», а потом теоретически вознестись даже до ранга
«Махатмы». Теоретически потому что Гуру Шибари у нас уже есть, а
вот Махатм скажем спанкинга пока еще не появилось – авторитета видимо не набрали
сколько нужно. Ну ничего, думается что в недалёком будущем Махатмы БДСМ у нас
еще появятся, ибо, как говорится, нет предела совершенству.
2021-02-05 в 01:18
