Харон, 55 лет
Харьков, Украина
(одна из первых глав книги "Дворец разврата")
— Дамочки и поганочки! — произнесла Сюзи, едва стихли аплодисменты. — Сегодня у
нас огромная радость: к нашему бережку приплыла новая подружка и покровительница
для чушек, названная нами Бедовой! Не хочу хвалить прежде времени, но те из
нас, кто уже с ней потёрся, включая и меня грешную, чуют в Бедовой правильную
девчонку. А теперь я смолкаю, ибо принимать подругу в Сообщество надлежит нашей
славной Мурочке. Дамочки и поганочки, попрошу приготовиться к Ритуалу!
Как только прозвучали эти слова, все бабы встали со своих мест и пришли в
движение, словно руководимые невидимым режиссёром. Но поднявшиеся с первого
ряда сперва посторонились, пропуская Мурку, которая медленно, цокая стальными
каблучками бархатных туфель в цвет своего платья, подошла к Людмиле и легонько
взяла её под локоток.
— Пойдём, милая, — она повела Вешкину к красному центральному кругу поля.
Неофитка наконец справилась со своим волнением, понимая, что все на неё
смотрят, и пошла рядом с Муркой вразвалочку. Но опытную атаманшу нелегко было
обмануть напускной отвагой.
— Не забыла слова? — негромко спросила она. — Если хочешь, буду подсказывать
потихоньку.
— Нет, выучила наизусть. Меня другое беспокоит.
— Что? Говори быстрее, — они вошли в круг.
— Ты сказала, что чушек надо как следует прижимать к себе во время Ритуала.
Что, и Годзиллку тоже?
— А её — даже крепче остальных, — быстро ответила Мурка. — Народ должен видеть,
что она показывает пример послушания. И вообще, забудь эту всякую дипломатию.
Живи честно, по совести.
— Поняла, — ответила Люда, но подумала при этом: «Хорошо хоть ты веришь,
что так возможно».
Тут яркие полукруглые светильники на потолке вдруг угасли до полумрака,
напоминающего освещение темницы.
— Снимай штанишки, милая, — приказала Людмиле Мурка. — Быстрее.
Вешкина проворно обнажила свои бёдра и ноги, и сразу после этого атаманша
натянула ей на глаза мягкую чёрную повязку на тугих резинках. По шорохам и шагам
с разных сторон Люда поняла, что субреты выстроились по линии баскетбольного
круга, и Мурка тоже заняла среди них своё место. Она представила себе,
насколько это красивое зрелище: шесть гордых женских силуэтов в полумраке и
стоящие между ними на коленях голые золушки, и пожалела, что не может этого
видеть.
— Мы слушаем тебя, Бедовая, — громко и торжественно произнёс голос Мурки.
— Дамочки и поганочки, — с замиранием сердца, но очень громко и чётко
произнесла Люда. — Обещаю, что буду вам надёжной подругой и справедливой
покровительницей. Обещаю, что буду беречь и уважать наше Сообщество превыше
всего на свете. Обещаю, что ни деньги, ни страсть, ни слабость не заставят
меня забыть вас и забыть то, что сказано. Будьте теперь со мной, а я с
вами!
Этот текст, может быть, и вычурный, и местами наивный, каждая из окружающих
Люду женщин помнила, как священную молитву. Никого не смущало, например, что
обязательство по поводу денег появилось только после того как предыдущая
атаманша Жанка предала их, согласившись на предложение Пузатого стать его
экономкой. Субреты обещали быть справедливыми и надёжными, золушки — покорными
и внимательными. Но даже такое различие было бессильно изменить то, что они
нуждались друг в друге, принимая себя такими, как есть и разделяя все радости
и печали.
Произнеся своё Обещание, Люда облегчённо вздохнула, довольная, что ничего не
забыла и нигде не запнулась. Ни один звук не нарушал звонкой тишины, словно
вокруг неофитки находились не живые бабы, а изваяния. Наконец, Мурка прервала
паузу:
— Подруги, а затем чушки: поприветствуем Бедовую, от младшей до старшей.
Здесь никто не интересовался возрастом друг дружки, даже на днюхах было не
принято объявлять прожитые именинницей цифры. Но каждая каким-то чудесным
образом, наверное, запомнив чужие исповеди, знала, кто старше, а кто
младше.
Первой к Людмиле подошла её недавняя сокамерница.
— Я Обезьянка, принимаю тебя в подруги. Любовь тебе и слава, Бедовая!
Жаркий поцелуй Обезьянки теперь не только не смутил Вешкину, а даже заставил
уронить слезу от избытка чувств.
Резво подошла странная подружка худенькой егозы.
— Я Парнишка, принимаю тебя в подруги. Любовь и слава, Бедулечка!
Её поцелуй тоже оказался похожим на мужской, с ненасытными жёсткими губами и
наглым самоуверенным язычком.
— Я Рыжуха, принимаю тебя в подруги. Любовь и слава тебе, Бедовая!
Сюзи поцеловала нежно и осторожно, как любимую старшую сестру.
— Я Галька-чумичка, принимаю тебя в подруги. Любовь и слава, Бедуля!
Эта поцеловала своими тонкими маленькими губами неторопливо, задумчиво, словно
смакуя борщ во время готовки.
— Я Мурка, принимаю тебя в подруги. Любовь и слава, Бедовая!
Атаманша припечатала губы Люды настолько сильно, словно от крепости её поцелуя
зависело всё на свете.
— Я Исповедница, принимаю тебя в подруги. Любовь и слава тебе, Бедулечка!
Последний поцелуй совершенно неожиданно оказался и самым сладким: в нём не было
ни капельки страсти, но зато Людмила почувствовала прерывистое, взволнованное
дыхание Алисы, которое было красноречивее любых других проявлений. Вешкина
поняла, что очень понравилась этой загадочной красавице и как объект
вожделения, и как личность. А точнее, для подобных Исповеднице дам эти понятия
были неразделимы.
Не успев изумиться своему открытию, Людмила почувствовала, как внизу нечто
живое подползло к её ногам и возложило подушечки пальцев на ямки за её коленными
суставами. Возвращая неофитку к реальности, с пола пролепетал тоненький
голосочек:
— Я Ирка, обязуюсь слушаться и любить вас, Людмила Андреевна.
Самая юная золушка-прачка робко уткнулась губами в выбритый лобок Вешкиной,
пытаясь скользнуть языком пониже. Людмила хотела избавить девушку от повинности,
но вовремя вспомнила, что по-прежнему пребывает в центре внимания. Поэтому она
взяла прачку за загривок и старательно прижала её личико к своей промежности.
Субреты одобрительно загудели и зацокали языками. Обозначив долгий бесстыжий
поцелуй, Люда отпустила Ирку, но через секунду другие пальцы тронули ноги
Вешкиной.
— Я Марфуша, обязуюсь слушаться и любить вас...
Прохладные очки кладовщицы коснулись нежной кожи Людмилы, и из опасения
раздавить или сбросить их новоявленная субрета прижала лицо девушки к себе как
можно более осторожно. Однако и этого хватило, чтобы выяснить, что Марфуша
воспламенилась не на шутку, трепетно и самозабвенно лизнув щёлку и маленький
бугорок Люды. «Вот окаянная сучка!» — подумала Людмила, едва
удержавшись от того, чтобы присесть и сомкнуть бёдра.
— Я Сонька, обязуюсь слушаться и любить...
Посудомойка поцеловала женскую прелесть Вешкиной мягко, преданно и искусно,
так что прижимать её голову за волосы оказалось простой ненужной
формальностью.
— Я Годзилла, обязуюсь слушаться и любить...
По еле слышному, неуверенному бормотанию было ясно, что любовница Мурки
взволнована не меньше самой Людмилы. Неофитка усилием воли схватила дворовую
работницу за жёсткие волосы и буквально насела вагиной на её лицо. Натиск
оказался успешным: Годзилла тоже преодолела оцепенение и робко, обречённо
лизнула раздвоенный холмик Вешкиной. Восторженный шум и смешок зрительниц
подтвердил, что испытание блестяще выдержано обеими.
— Я Дианка, обязуюсь слушаться и любить...
Последняя и самая старшая золушка, вторая прачка, тоже удивила Людмилу:
возникло такое ощущение, что горячее женское личико внизу стало вдруг сладким и
податливо-пластилиновым, желая продолжать интимную ласку и умоляя как можно
дольше его не отпускать. Вешкина поймала себя на мысли, что ей нравится
вожделение Дианы, причём намного больше собственных ощущений. Но эти последние
поцелуи стали чересчур долгими: нет, хорошего понемножку! Людмила повелительно
отстранила прачку, чем тоже вызвала одобрение публики. Бабы уважали не только
чувственность, но и самообладание.
— Свершилось! — воскликнула Мурка. — А теперь пируем, веселимся, танцуем!
Те золушки, которые уже успели одеться, избавили Вешкину от повязки на глазах
и бережно натянули на неё джинсы. Вновь вспыхнул яркий свет, и все женщины
направились к фуршетным столам.
2020-12-22 в 11:27
