Харон, 55 лет
Харьков, Украина
(Первые 3 главы. Сей опус посвящается А. Г. Лукашенко).
Глава 1. Жители лесной чащи
— Знаешь ли ты, маленький цуцык, зачем существуют бабы? — спросил Артура
дедушка Влад, прищуривая пьяные и весёлые глаза.
Отрок смутился вопросу и отрицательно покачал головой.
— Ну, пойдём, миленький, покажу, — предложил дед.
Артурчик смутился, хотя и не осознал до конца, почему. Ему было только 13
лет.
— Идём, идём, не робей, — старик с нетерпением потащил его за руку.
Правда, казался он стариком лишь с виду, по всклокоченной бурой бороде.
Владислав Карпович Терновцев в свои 47 был и самым старшим жителем, и
единственным мужиком на забытом всею Вселенной дальнем лесном хуторе,
насчитывавшем девять баб и пятерых малых девок, не считая Артурчика.
Тут, в лесном краю, существовали свои законы, дикие и простые, только
многократно усиленные свирепостью большевицкой власти. В 1915 молодой Терновцев
вернулся с австрийского фронта на костыле, с ногой, искалеченной осколком, и
вышло так, что за пять лет он стал здесь настоящим царём, а временами даже и
богом. Но его владычество омрачала одна напасть: на хуторе Безымянном от
государя-калеки нарождались одни девчушки. Но и такое наваждение пережили.
Терновцев обрюхатил худенькую, боязливую Ульяшку в её 14-й день рождения. Ибо
всех девок в этом возрасте царь Влад считал созревшими для зачатия. Правда,
обладать юной бестией в её третий глазик иль в несмышлёные тонкие уста, как на
фронтовых привалах балагурили сослуживцы, вспоминая прежнюю вольницу,
полагалось не раньше, чем её молодая сиська перестанет помещаться в мужицкую
пятерню: тогда, стало быть, уже баба. Рассудительный калека уважал военную
мудрость.
Ульяшка и родила в лесном хуторе долгожданного пацана. Царь-леший в сыночке души
не чаял, и насколько одурел от власти над бабами, настолько и полюбил
наследника, назвав его именем храброго короля из памятно хранившейся с детства
ветхой книжки с картинками. В жестокие зимы, когда на хуторе заканчивалась еда,
а никакое зверьё, как назло, не попадалось в ловушки, Влад мог сам рычать и
плакать от голода, но Артурчику отдавал последнее. И даже порядок установил:
каждая баба обязана была сперва отдать хлопцу по одному орешку, яблочку иль
печёной картошечке из своих запасов, и лишь потом могла и сама поесть, и дочь
свою накормить. Бывало и так, что в долгие метели выедалось всё, до самого
последнего зёрнышка. Тогда Влад несколько часов коленно молился пред
единственной иконой хутора, от старости потемневшей настолько, что никто уж не
различал, какой святой был на ней намалёван. Затем он чистил и заряжал старое
тульское ружьё и втолковывал напоследок Ульяшке, Агашке и Василишке, самым
преданным и решительным бабам:
— Ежели за ночь не вернусь, соберёте на восходе всех дур постарше и айда по
моим следочкам. А коль наметёт так, что не различите их – идите округ хутора,
но не переходя за речку и горку, и отыщете меня с божьей помощью. Башку мою
буйную отчекрыжьте сразу и схороните, а всё остальное: плоть, кости да потроха
там же и разберите по лукошкам, чтоб малышня не поняла, что за мясо. И — на
супы, на сковородки его, кормить себя и детей. Да Артурку нашего берегите,
все его учите охоте, силкам. Ино пропадёте без мужика к ё...й матери.
— Да как же так, батюшко?! — завывали три чумазых царевны, — сожрать тебя,
будто зверя?
— Ничаво, небось, не подавитесь с голодухи, — отмахивался Влад, закидывая за
спину ружьё и прилаживая удобнее старый костыль. — Слыхал я, самого Седого
Георгия, героя сибирского, по нужде псам повозным скормили. Всё бывает на
свете, бабы.
Но каждый раз в этих жутких походах хромому повелителю удавалось найти добычу:
то волка, стая которого также была вынужденна промышлять в непогоду, то
сохатого лося, а однажды — и вкуснейшего красноглазого глухаря. И пускай
последний оказался хутору разве что на один зубок, а всё же люди крепко
воспряли духом. А назавтра уж и силки пару зайчиков-побегайчиков подарили.
Шли годы. Хуторянки, оторванные от мира, своего Влада и любили, и ненавидели
за блудные каверзы и беспричинную лютость, временами находившую на него. Но
бабы понимали, что лучше уж такой мужик, чем никакого: когда ещё подрастёт
кудрявенький красавчик Артурка. Время шло, старательно отмечаемое Владом
зарубками в сенях общей бани, ряды которых чередовались цифрами
«1918», «1919», «1920»... И хутор, тяжко
вздыхая по ночам, подчинялся своему царю.
Глава 2. Приготовления к обряду
А в этот памятный день, когда майское ярило взошло особенно ясно, Влад,
разбудив Артурчика умываться, вкрадчивым шёпотом вдруг спросил у него:
— А скажи мне, миленький... не отвердел ли спросонья твой елдачок?
— Вроде отвердел, — простодушно ответил мальчик.
— А ну, опусти порточки, я сам погляжу, — суетливо велел Влад.
Елдачок королевича, тонкий ещё и маленький, тем не менее, уже явно обозначал
крепость.
— Значится, пришло время, — блаженно вздохнул лесной царь.
Под вечер бабы растопили большую баню. Званых на обряд любовного посвящения сына
Влад отбирал лично, дабы не смутить взор наследника никакими дряблыми сиськами,
никакой огроменной жопой или безобразной п..й. Из старших он позвал четырёх.
Прежде всего, Ульяшку, не глядя, что она мать Артурчика и весьма худосточна,
какой и была в юности. Но зато — пригожая ликом, чернобровая, сероглазая, да
с сиськами ещё свежими и упругими. Второй была Василишка, бабёнка двадцати двух
годов, кареокая пава со сдобным и сладким телом. Её наготой можно было
любоваться часами (что Влад иногда и делал). Прелестны были и упругие задние
половинки, и стройные ножки, и груди, похожие на сочные и сладкие дыньки. А
ровная розовая борозда на холмике между ног, которую было и п...й грех
называть! Василишка была будто не простая баба, а роскошная статуя, которую
Влад созерцал когда-то в богатом уездном доме. Но та белокаменная дева была
мертва, холодна, а Василишку можно и щупать вдоволь, и наклонить в закутке.
Но и тут лихо: красавица, в отличие от остальных хуторянок, не проявляла
радости в жарком деле, как ни бился и не свирепствовал над ней хромоногий царь.
После долгих раздумий об этом Влад дотумкал в конце концов, что тело и душа
красавицы тоскуют по статному мужику. И отнюдь не он, калека, этой крале чета.
Тогда, помолясь, решил, что по грядущей весне, как Василишкиной Варьке
исполнится семь годков, чтоб смогла протопать с матерью сорок вёрст до уезда —
отпустит их, проводит, сколько сможет, до надёжной дороги.
— Пошто, батюшка, изгоняешь меня? — разревелась Василишка, услыхав решение
Влада.
— Нет, дурёха, не изгоняю, — вздохнул лесной царь. — Ежели бог тебя такой
красой одарил, то не для нашего она чёртова угла, а для светлых, больших
домов, где иные люди живут. Там, в городе, полюбишь ты молодца себе под
стать. Что и говорить, без тебя с Варькой нас ещё меньше станет. Но ничего,
сдюжим, и ты о хуторе не горюй.
А пока Василишка, с робостью и томлением ожидавшая новой жизни, всё же иногда
подвергалась баловству Влада, хотя уже и не заурядными путями, чтоб не
забрюхатела некстати. И в день посвящения королевича кто же, как не она,
должна была явить мальцу заветную женскую красоту?
Глава 3. Грехи близняшек
Третьей и четвёртой были тридцатилетние сёстры-близняшки Стешка и Устишка, юные
мужья которых в восемнадцатом году, последние, кроме Влада, хуторяне мужского
пола, не вернулись с уездной ярмарки. Они отправились туда на последней же
хуторской кобыле, впряжённой в скрипучую телегу, чтобы, как повелось,
продать добытые за минувший год звериные шкуры. Их судьба осталась неведомой, а
без кобылы и телеги, с одним хромым мужиком, несчастные хуторянки вмиг
оказались отрезанными от всего божьего мира. Долго обезумевший калека на банных
лавках полосовал плетью из волчьей кожи задницы и спины ни в чём не повинных
близняшек, после чего заставил их три ноченьки напролёт в одних нательных
рубахах стоять на коленках перед иконой, вымаливая возвращение мужиков. Всё это
было бестолку. И тогда обратил на них новоявленный властелин хутора жесточайшее
наказание, какое только сумел придумать: не пользовать близняшек в течение
десяти лет.
— Мучайтесь, сраные б...ди, чёртово отродье. Вам отныне лишь своими руками
себя ублажать, а когда соизволю — будете огурцами е...ть друг дружку, потешая
хутор.
И все остальные бабы, включая посвящённых в любовь молодых девок, заливались
смехом и улюлюкали по-птичьи, когда в большой бане совершалось это дикое
блудное представление.
Сперва перед кругом сидящих зрительниц словоохотливо выступал Влад, напоминая
все преступления близняшек: и нерождённых ими детей, и сгинувших бесследно
мужей, и пропавшую кобылу с телегой.
— И посему эти две толстожопые свиньи сейчас побл...дуют перед вами, бабёнки,
— завершал владыка свою речь и не спеша открывал холщовую занавеску.
А за ней уж стояли, слившись в объятиях, нагие близняшки, и царь, переходя
из стороны в сторону, охаживал плетью обе бесстыжие задницы, покорно
удерживаемые друг дружкой. Утомившись, Влад спрашивал у зрительниц:
— Кажись, пришли в чувство наши дурёхи. Ну, с которой начнём?
— С Устишечки! — выкрикивал чей-то задорный голосок.
— А как сука Устишка будет баловать перед вами: раком, вприсядочку?
— Раком для почину!
И несчастные бабёнки, поочерёдно наклоняясь или приседая на корточки на двух
высоких табуретах, наяривали п...ды друг дружке огромным, специально
отобранным огурцом.
Забава продолжалась дотоле, покуда измученные срамотой и похотью жертвы не
начинали дико завывать и реветь в голосину. И тогда бдительный царь останавливал
представление и приказывал кому-то из присутствующих малых девок обмыть
измученных лицедеек горячей водичкой:
— На лавки бл...й, сполосни их хорошенечко. А особливо промой ихние вонючие
п...ды, чтобы ты и сама запомнила, какова у нас кара бывает.
А после этого Влад зачастую оставлял наедине с близняшками и с собой либо
Ульяшку, либо красавицу Василишку, садился голышом со своей избранницей на
соседние упомянутые табуретки и призывал одну из измученных сестёр напоследок
лизать своего елдака, а вторую — п...ду любимки-избранницы.
— Хорошо тебе, Ульяшечка? — задушевно спрашивал полюбовницу блудодей, ёрзая
удом в глотке своей близняшки, старательно исполнявшей свою обязанность.
— Ой, хорошо, батюшко!... — лепетала царевна, постепенно входя во вкус.
— Ну и ладненько, пускай лижет паскуда твою пизд...нку. А когда устанет,
поменяем одну с другой. Чтобы учились окаянные радовать честных людей, коли
сами не заслужили блаженствия.
Но вот наступила осень 1928 года, и поутру, спустя ровно 10 лет со дня отъезда
пропавших мужей близняшек, как отсчитал Влад на своих зарубках, он собрал в
бане всех подданных и объявил им:
— Ну всё, бабы, теперича наши дурочки одинаковые свою вину искупили. Нынче ж
ночью буду е...ть обеих в своей избёнке.
Дедова троица, Ульяшка, Агашка и Василишка, долго готовила сестёр к этой
ночи, натирая душистыми травами и, каждая на свой лад, изумляла бедняжек
советами, как лучше ублажать батьку. И если бы наутро какая-то из хуторянок
осмелилась спросить у Влада впечатления о той ночи, когда обе сучки навзрыд
плакали от счастья, впуская в себя кривой уд повелителя, — он, лихо умеющий
приврать, когда надо, тут не нашёлся бы, что ответить, чтоб не разозлить
старых и юных девок. Поскольку, каких только не было куражей с бабами за
минувшие годы, но всё-таки никогда ему не было так безумно сладко, безмятежно
и упоительно, как с этими окаянными близняшками.
(2019-2020)
2020-08-18 в 15:05
