eugene, 45 лет
Киев, Украина
Два...
Сегодня я преуспевающий тридцатилетний бизнесмен. Я закончил с отличием ВУЗ,
немного поработал на государство, затем создал свою фирму. Всем, что у меня
есть, я обязан своей мамочке. Нет, это не значит что она мне все это купила.
Совсем наоборот — она заставила меня стать таким, какой я сейчас есть. Она
превратила меня в целеустремленного, настойчивого, спортивного молодого
человека из ленивого пухлого прыщавого подростка, который имел все шансы
скатиться на дно. Но обо всем по порядку...
Мы тогда жили вдвоем, без отца. И соответственно мне, как не имеющему твердой
мужской руки в доме, многое сходило с рук. Уже в 14 я начал являться домой с
запахом алкоголя и сигарет, а в 16 частенько меня приносили друзья. Приводы в
милицию, драки... И вот однажды, после очередной пьянки, мать решилась
взяться за меня всерьез.
В тот день с утра я очнулся в необычном положении — привязанным в гостиной к
табурету. Знаете, армейский такой — шире и выше раза в полтора обычного
кухонного. В кладовке у нас стоял и непонятно откуда взялся. Он был очень
прочным и имел толстые квадратные ножки. И к этим ножкам были примотаны широким
скотчем мои руки и ноги. А поясницу к сидению прижимал какой-то ремень. Но и это
еще не все — я ощущал, что ниже пояса я абсолютно голый. Значит меня,
мертвецки пьяного, кто-то раздел догола снизу и привязал в такой позе. Ужас! В
голове после вчерашнего не было никаких мыслей... и я позвал
— Мааам!
Через некоторое время в комнату вошла мама. В руках у нее был старый солдатский
ремень.
— А, очнулся... Ну что ж... сегодня тебя ожидает веселый денек!
Я не успел ничего ни спросить, ни ответить, как она подошла, зажала мою шею
между коленей и начала пороть. От удивления я ничего не смог сказать, а только
открыл рот и начал глубоко дышать в такт ударам, стараясь не шуметь — у нас уже
неделю гостила мамина подружка из другого города тетя Марина со своей
одиннадцатилетней дочкой Дашкой. Вроде сегодня они собирались уезжать, но
вечером. И похоже, находились в соседней комнате и прекрасно все слышали! Удары
становились все болезненнее — я начинал шипеть и сквозь зубы просить:
— Мам, ну прекрати... ну не надо... ну не буду я больше...
А она как будто не слышала и продолжала меня стегать. Задница уже болела не на
шутку и я начал айкать и стонать. Но это было только начало. Через несколько
десятков ударов я как будто сидел на раскаленной сковороде, а мать и не думала
останавливаться — наоборот, старалась по три-четыре раза угодить по одному
месту. И вот тут не выдержал я — начал скулить, сначала тихо, затем громче,
затем выть и задыхаться от боли, а потом вдруг заревел как маленький и начал
громко просить:
— Не буду больше!... Прости!... Мамочка!... Не буду!... Прости!...
Мамочка...
Наконец она остановилась, бросила ремень и позвала тетю Марину. Та вошла в
комнату с фотоаппаратом и начала снимать сначала мою зареванную мордашку, затем
общий план, затем выпоротую задницу. От стыда, боли и унижения я молчал,
вернее продолжал скулить — жопа горела огнем. Отсняв несколько кадров, тетя
Марина позвала:
— Дашенька! Сходи погуляй на улицу пару часиков... А я тебя позову...
— Подумаешь, Женька с голой жопой, — услышал я Дашкин презрительный голос, —
Нужна мне его жопа... Я лучше мультики посмотрю!, — но через полминуты дверной
замок щелкнул. Видно Дашке тоже иногда доставалось и она не хотела попасть под
горячую руку.
— Ну что герой?! — сказала тетя Марина, когда за дочерью закрылась дверь. —
Теперь мозги тебе прочистим?
После этих слов они подхватили табурет по бокам и поволокли меня в ванную
комнату. А там, хоть и с трудом, но разместили меня в самой ванной.
Мама вышла и вернулась с кухни с эмалированным десятилитровым ведром, из
которого достала металлическую кружку с каменной солью, новый кусок
хозяйственного мыла и грелку-клизму, а тетя Марина сделала пару кадров. Грелка
была повешена на крючок для душа, а мама открыла кран и принялась медленно
заполнять ведро теплой водой, попутно обеими руками размыливая в воде мыло.
Вода быстро превращалась в грязно-коричневую, с противной бурой пеной. Когда
ведро стало полным, мама отключила воду, всыпала из кружки соль, еще раз
перемешала воду, а оставшимся кусочком мыла намылила сначала наконечник клизмы,
затем и мою задницу между булок, а потом и анус. Потом кружкой перелила в
грелку литра два раствора и грубо вставила наконечник мне в зад. Грелка висела
достаточно высоко, и от напора воды мне стало больно, живот начало жутко
резать. Но мама и тетя Марина не обращали внимания на мои стоны. Когда грелка
опустела, она выдернула наконечник и я тут же начал срать. Я увидел вспышку и
услышал щелчок фотоаппарата. Тетя марина выискивала новый ракурс для фото, а
мама душем смывала мое дерьмо. Затем процедура повторилась. Еще раз. И еще.
Ведро опустело только с шестой клизмы. Есть такое выражение — «ведерная
клизма». Так вот я ее не себе испытал. Внутренности саднили от мыла, анус
пульсировал, а меня как будто вывернули наизнанку.
— Ну что, засранец! — мама явилась с кухни и помахивала толстенной качалкой для
теста. — Третий акт марлезонского балета!?
С этими словами она приставила качалку к моей дырке и начала давить и
прокручивать. Попа не поддавалась, а я начал кричать. Тогда тетя Марина закрыла
мне рот рукой, а мама облила качалку шампунем. И с четвертой попытки все-таки
всунула ее мне. Боль была адской, но и через нее я слышал шелчки фотика. Пару
минут подвигав ее туда-сюда, меня оставили в ванной с качалкой в заднице и
выключили свет. Я услышал как тетя Марина зовет Дашку домой, потом как она
вручает ей кассету с пленкой и деньги и велит отправить бандеролью на их
домашний адрес.
Затем дверь раскрывается, тетя Марина берет мое лицо в свою пятерню и говорит,
что если я вздумаю ослушаться еще хоть раз мать, она распечатает фото и раздаст
всем моим знакомым.
До их отъезда я отстоял в углу в своей комнате. С голой задницей. С открытой
дверью. Все, кто посещал ванную или туалет, прекрасно меня видели. И Дашка
тоже. Но самое интересное, что после такой жестокой экзекуции, через минут
пятнадцать стояния в углу у меня встал член! В голове роем неслись обрывки
мыслей, и каждая из них как домкратом подымала его. Меня! Набухание.
Пятнадцатилетнего! Подъем вверх. Выпороли! Верхнее положение. По голой жопе!
Показывается головка. При посторонних! Натягивает кожицу. Отклизмили! Кожица
съезжает под головку. Трахнули качалкой! Головка наливается и деревенеет. И в
угол без трусов поставили! Член стоит колом и чуть вибрирует. Если сейчас не
подрочить... Но тут я услышал шаги и в комнату вошли мама с тетей Мариной,
что-то живо обсуждавшие.
— Ну-ка повернись! — скомандовала мама, и я медленно развернулся к ним
лицом.
— А! Что я тебе говорила! — сказала тетя Марина, указывая на мой писюн. — Доить
надо! А то дрочить будет — хер кривой будет.
— Я ему подрочу! — нахмурилась мать, — Так подрочу, что сегодняшняя порка
массажем легким покажется. Ты понял!?
— Да, мам, — ответил я и опустил голову.
— Ладно, прощайся с тетей Мариной, а я их проведу и займусь тобой!
После того, как за гостями захлопнулась дверь, мама хорошенько мне отдрочила.
А потом уложила обессиленного в кровать и долго-долго меня целовала,
приговаривая, что это все для моей же пользы и она мне хочет только добра.
Вот так я стал самым послушным сыном. Естественно, случались неприятности, и
мама меня за них наказывала. Как маленького. И по заднице, и в задницу. А я не
смел противиться — ведь пленка. Но и поощряла, если я был умницей — доением. В
конце концов такое наше отношение вылилось в систему, в соответствии с которой
я должен был вести дневник, планировать дела, а потом за них отчитываться.
Причем сам анализировать свои промахи и назначать себе наказание. А мама могла
усилить его, если была со мной не согласна. А в субботу «разбор
полетов».
И вот я уже почти тридцатилетний состоявшийся мужчина звоню в мамину дверь. В
портфеле рабочий дневник. Лобок, попа и ноги тщательно выбриты, задница
очищена клизмой. Ягодицы слегка подрагивают — эту неделю я слегка ленился и не
завершил несколько запланированных дел. И сегодня моей заднице будет не
сладко.
Как только мама открыла дверь — я забеспокоился. В квартире пахло незнакомыми
духами. Беспокойство мое усилилось, когда мама провела меня в комнату, где с
чашкой чая сидела незнакомая девушка лет двадцати семи.
— Вот, Дашенька! Помнишь моего Женечку?
Так это Дашка! Как же она похорошела! — подумал я.
— Конечно! Разве такое забудешь! — и она засмеялась. — Он тогда так визжал! Он и
сейчас визжит?
— А вот сегодня и увидишь сама! Раздевайся! — это уже мне.
Я густо покраснел и замялся, но мама была непреклонной:
— Живо! Жену нечего стесняться! Хоть и будущую!
Ах, вон оно что! Мама давно обещала меня женить... значит Дашка! Ну ничего,
красивая! Я привык подчиняться, поэтому вздохнул и медленно снял рубашку,
затем штаны и остался в стрингах.
— Ой! — пырскнула Дашка, — а чего это он у Вас в женском белье?
— Так он лучше сам себя контролирует. Я многое тебе сегодня расскажу и покажу.
Имей терпение, деточка!
— Ну!, — прикрикнула на меня мать, — Трусы сам снимешь, или помочь?
Я медленно спустил трусы до щиколоток, переступил через них и положил на кучку
своей одежды. Даша с интересом начала рассматривать мой подымающийся член, а я
не смел прикрыться — должен был держать руки по швам.
— Теперь, деточка, — обратилась мать к Даше, — у него по расписанию
тренинг-разрядка. Раз в неделю ему необходимо слить накопившуюся сперму. Раньше
я его доила, но потом решила, что это может негативно сказаться на его
инстинктах, и теперь он имитирует половой акт.
После этих слов мать пересела на диван посередине и достала из тумбочки двое
песочных часов, резиновые перчатки, вазелин и презерватив, скомандовав
мне:
— Ждешь особого приглашения?
Я приблизился и встал перед ней. Все-таки при постороннем человеке я чувствовал
себя все еще скованно, несмотря на мою дрессуру. Она не спеша натянула
перчатки, слегка подрочила мне писюн, чтобы он стал каменным, надела на него
презерватив, смазала левую руку вазелином, расставила пошире ноги и
расположила руку между ними. Я привычно улегся поперек ее коленей, дождался
когда она крепко сожмет мой писюн в кулак, перевернет часы и шлепнет меня по
заднице.
После команды-шлепка я начал двигать тазом вверх-вниз, изображая трах и глядя
на песочные часы.
— Я тренирую его на два захода — поясняла мать Даше. — первый — пять минут,
второй — десять. Думаю, этого хватит, чтобы удовлетворить любую женщину.
Когда песка в верхней полости часов стало в два раза меньше, я ускорился и
кончил практически с последними пещинками.
— Молодец!, — похвалила меня мать и принялась мять мой полуопавший член,
поглаживая меня ногтиками по ягодицам.
Когда она ощутила, что я готов ко второму заходу, перевернула уже другие часы
и снова меня шлепнула. И я снова поскакал. И снова кончил практически
вовремя.
— Теперь моя очередь!, — повернулась к Даше мать, — Он должен быть выдоен до
капли. Заодно и будет понятно — занимался он онанизмом на неделе или нет.
— Не занимался, — ответил я и тут же получил шлепок от матери:
— Не перебивай старших!
С этими словами она обмакнула два пальца правой руки в баночку с вазелином,
примерилась, и резко ввела мне их в анус, от чего я вскрикнул. Хоть она и
делает со мной это каждую неделю, а каждый раз это происходит неожиданно и
болезненно. Мать немного подвигала пальцами, нащупала простату и начала
ритмично на нее нажимать.
— Массаж простаты, — снова комментарий для Даши.
Через пару минут я почувствовал, как через мой опавший и даже сжавшийся писюн
пошли выделения.
— Теперь вставай, и рассказывай, как ты вел себя эту неделю!, — сказала мне
мать, крепко сжав в кулаке мой съежившийся член.
Я встал, и презерватив остался у нее в руке. Она подняла его на уровень глаз,
оценила объем и удовлетворенно кивнула головой. Это означало, что я не
заподозрен в онанизме.
Я вкратце рассказал, что я не успел в эту неделю, где и как себя не очень
хорошо вел, и подытожил, что мне полагается пятьдесят розог и пять
нанизываний. После недолгого с матерью обсуждения, к пятидесяти розгам
добавилось еще двадцать, а нанизывания превратились в протыкания.
— А что за нанизывания и протыкания? — поинтересовалась моя будущая жена.
Мать достала из тумбочки и продемонстрировала ей два страпона — розовый тонкий
длинный и короткий толстый черный и пояснила:
— Если он был всю неделю хорошим мальчиком и все сделал, я очень нежно трахаю
его попку этим розовым страпончиком... Он иногда даже мурчит от удовольствия. А
если, как сегодня, провинился, — мать начала натягивать черный страпон, — То
тут варианта два. Нанизывания — это когда страпон вводится медленно, но
безостановочно. И так же медленно вынимается. Это больно, но выносимо. А
протыкания — это когда резко. И резко же вынимается через одну-две секунды,
пока анус не успел расслабиться. Это очень больно, и он от этого почти всегда
плачет. Но это потом... а сейчас — розги!
Мы перешли в другую комнату, где на середину была выдвинута неширокая длинная
скамья, у изголовья которой стояло ведро с прутьями. Я шел первым и слышал за
спиной цоканье двух пар каблуков об паркет — широкие уверенные мамины и слегка
семенящие Дашкины.
Я привычно вытянулся на скамье, а мама начала меня к ней пристегивать — руки,
поясницу, колени и щиколотки туго охватили кожаные ремешки.
— Ну вот, Дашенька, — мать достала из ведра один из прутьев, — это розги.
(Порно рассказы) Первые двадцать горячих он получит медленно, размеренно, под
мою нотацию. Затем я выдам ему с присвистом оставшиеся пятьдесят.
Приступим!
После этих слов мама начала медленно меня стегать, выговаривая после каждой
розги за провинности. А я должен был считать и благодарить:
— Раз, спасибо мамочка!... Два, не буду так больше! Три, обещаю не
лениться!... Двадцать, спасибо мамочка!
Измочаленный прут был сменен на три потоньше и похлестче.
— А теперь для усвоения урока! Получай! — и мать принялась стегать меня молча и
энергично. Считала уже она, про себя. Ведь я все равно бы сбился со счета,
потому как с первых секунд начал кричать. Жопа инстинктивно сжималась, а когда
разжималась, мать пыталась попасть в щель между ягодиц, что вызывало мои
вопли. Отсчитав положенное, мать бросила розги на пол, но не спешила меня
отвязывать. Я забеспокоился, и, как оказалось, не напрасно.
— Ты, когда зашел, забыл поздороваться с гостьей! — сказала мать, доставая
новый прут. — За это я тебе добавлю еще двадцать горячих!
— Ну мам, — заныл я, — я растерялся, прости!
— А сейчас снова растерялся? — мать выудила из ведра еще два прута. — Вместо
того чтоб извиниться перед Дашей, ты за свою задницу беспокоишься! За это тебе
еще десяточек!
— Прости... те, Даша! — сказал я, не смея просить отмены розог.
— Прощаю, но, если мама позволит, — она взглянула на мать, — я бы тебе
добавила!
— Конечно, деточка! Это ему только на пользу! Бери розги и становись с другой
стороны! Сейчас мы его в две руки высечем!
И они начали меня сечь. Первые несколько ударов дали размеренно, а затем начали
увеличивать темп. И я завизжал — так больно мне еще никогда не было. А они все
стегали и стегали.
Наконец порка закончилась и меня начали отстегивать. А я продолжал скулить — так
больно и долго меня еще не пороли.
ТРИ
В тот день я наотрез отказался идти на нудистский пляж — застеснялся своих
гладко выбритых лобка и ягодиц, на которых еще виднелись следы от порки
двухнедельной давности.
— Значит вечером будешь жестоко наказан! Твое непослушание мне вот уже где! —
жена сделала характерный жест рукой у горла, нахмурилась и быстро двинулась в
сторону пляжа.
— Ну дорогая, ну не сердись! — засеменил я за ней.
— Готовься... — не оборачиваясь зловеще сказала она.
Остаток дня она практически не разговаривала со мной, на ужин пошла одна, а
мне велела хорошенько очиститься.
Я загрустил. «Хорошенько» на нашем с ней языке означало, что я
должен очистить не только задний проход с кишечником, но и желудок. Значит
наказание будет действительно серьезным.
Выполнив все неприятные процедуры я принял душ и не одеваясь встал в угол
ожидать возвращения супруги. Она не торопилась и я провел в углу не менее часа.
Наконец дверь номера открылась:
— Хороший мальчик! — похвалила меня жена. — Выходи оттуда и ложись на
кровать!
Я покинул угол и улегся на широкую двуспальную кровать попой кверху.
— Звездочка! — скомандовала она, и я широко развел в стороны руки и ноги.
— Школьница! — новая команда, и я в коленно-локтевой позе со старательно
прогнутой спиной.
— Девка! — я снова на животе, но руки с ногами вместе, а тело вытянуто
струночкой.
— Задница! — колени подтянуты к груди, лодыжки обхвачены руками.
Через пару кругов ей наскучила эта игра старшины с новобранцем и она
остановилась на «звездочке». Тщательно привязала мои руки и ноги к
спинкам кровати и подошла к платяному шкафу.
Я ожидал что она достанет страпон, но она лишь переоделась в брючную пару и
стала прихорашиваться у зеркала.
Вдруг в дверь номера постучали. Жена вышла в холл, впустила пришедшего и до
меня донесся диалог:
— Ваш заказ. Может быть Вам нарезать? — тоненький девичий голосок нашей
горничной на ломаном английском.
— О нет! — смех жены, — Это не в пищу, это для наказания. Непослушных
мальчиков. У тебя есть мальчик?
— Да, но я его не наказываю.
— Напрасно! У меня к тебе будет просьба, — характерный шелест купюр. —
Несколько необычная, но ничего сложного. Согласна?
— Что нужно делать?
— Там в спальне привязан мой супруг. Он наказан и знает об этом. Все
добровольно, никакого насилия. Мне нужно на пару часиков отлучиться, и я
попрошу тебя каждые полчаса вставлять ему такую свежую штуковину в зад.
Справишься?
— Не уверена, — начало было горничная, но опять зашелестели купюры. — Но я
попробую.
— Вот и чудненько! А чтобы ты не сомневалась что все законно, — жена повысила
голос, чтобы стало слышно мне, — Он сам тебя об этом попросит. Сейчас иди за
перчатками, это очень жгучая штука. Вернешься — не обращай внимание на табличку
«не беспокоить». Думаю, четырех твоих визитов ему хватит.
Наконец дверь захлопнулась и номер опустел.
Через минут пять семь дверь снова открылась и в спальню постучали.
— Да, войдите, — пригласил я.
В комнату вошла наша горничная — пухленькая юная таечка, держа в руках анальную
пробку, выструганную из имбиря.
— Ваша жена..., — начала было она, но я перебил:
— Да, все верно! Вставь, пожалуйста, эту штуку мне в зад.
Даже через смуглую кожу стал виден ее румянец. Но она оказалась девочка
исполнительная, и через пару минут пробка заняла свое место.
— Благодарю тебя! Жду через полчаса.
Жжение началось сразу, как только за горничной захлопнулась дверь. Тайские
специи в несколько раз сильнее наших. Страшно даже представить, что будет на
пике действия. Главное не сжимать зад, главное не сжимать...
Минуте на четвертой, не смотря на мои усилия расслабиться, анус стал
инстинктивно сжиматься, что принесло еще большую боль и жжение. Чем сильнее
сжимаешь — тем больше сока выделяется и, соответственно, большее жжение. Я это
знал, но ничего не мог поделать со своим задом. На пике действия мне как будто
вставили паяльник, и я застонал. Наконец, жжение потихоньку стало уходить, но
анус все еще пульсировал. Следующие три пробки я переносил уже не так тяжело,
но своим анусом я уже не управлял — он сжимался и разжимался как рыба,
выброшенная на сушу и глотающая воздух.
Тут дверь открылась и холл наполнился цокотом каблучков и женским смехом. Через
мгновение в комнату вошла жена, ведя за руку огромную тайку с лошадиным лицом.
Явно проститутку — она была с кричащим макияжем, на высоченных каблуках, в
короткой плиссированной юбке и топике.
— Как ты себя вел? Был хорошим мальчиком?, — засмеялась жена. — А я тебе тут
девочку привела. С сюрпризом!
После этих слов «девочка» улыбнулась, обнажив ряд огромных кривых
зубов, и задрала подол юбки:
— Сюлипилиз! — на ломаном русском сказала тайка. Между ног у нее оказался
хороших таких размеров член.
Я сразу все понял и взмолился:
— Дорогая, может не надо... — Одно дело страпон, и совсем другое...
— Надо, Федя, надо! — ответила жена любимой присказкой и начала медленно
надрачивать тайке.
Словно нехотя, ее болт стал расти в размерах и подыматься. Вот уже показалась и
начала наливаться головка, размером с детский кулачек. Жена ускорила движения и
болт обрел литую крепость и упругость. Про такие в народе говорят, что ими
можно ведра подымать.
— Ебат? — указала на меня пальцем тайка.
Жена кивнула, тайка надела презерватив и жестом попросила смазку. Но жена
только улыбнулась, отрицательно покачала головой и надела на меня кляп.
Проститутка-трансс легла на меня сверху и начала елозить членом у меня между
булок, а жена удобно устроилась в кресле напротив и стала наблюдать спектакль.
Наконец тайке удалось «нащупать» отверстие и она начала надавливать.
Анус инстинктивно сжался, но не на долго, и, в момент расслабления,
«колбаса» начала в меня проникать. Когда прошла мягкая головка и
настала очередь ствола, из моих глаз брызнули слезы, а кляп заглушил мой крик.
Змея медленно, но безостановочно вползала в меня, пока я не почувствовал
колючий лобок на своих гладко выбритых ягодицах. Тайка на пару мгновений
замерла, наслаждалась пульсацией моего растянутого ануса, а потом принялась
меня драть. Именно драть, а не трахать — жестко и быстро. И я начал выть. Было
безумно больно., а она дышала мне в шею и что-то шептала на своем языке.
Наконец она замерла, зато запульсировала во мне ее «колбаса» и мне
во внутренности будто плеснули кипятка. Я завизжал фальцетом, а тайка
повалилась на меня и расслабилась.
Сквозь слезы я рассмотрел, что жена вышла из комнаты и вернулась с
«репетитором». Так она называла обрезок портупеи — очень больная
штука. Тяжелый и практически не гнущийся кусок кожи. Сидеть после порки таким
решительно невозможно пару-тройку дней, а синяки сходят около шести недель. Я
попытался уговорить ее, но кляп...
— Это чтобы ты запомнил урок надолго, милый! — и жена протянула репетитора
тайке.
Так меня еще не пороли. Тайка — бывший здоровый мужик — оказалась гораздо
сильнее жены и я визжал сквозь кляп, как маленькая девочка. А жена очень нежно
гладила меня по голове и почти ласково «учила»:
— А не перечь жене! Слушайся жену! Слушайся! Не перечь...
Весь следующий день я пролежал в номере на животе. А через день безропотно
разделся догола на нудистском пляже и, под одобрительные аплодисменты двух
пожилых немок-феминисток в адрес моей супруги и презрительные взгляды других
обитателей пляжа, смешно отклячив попу и расставляя шире чем обычно ноги,
ковылял, ведомый за ручку женой, к морю.
Жена оказалась права. Урок мне запомнился надолго и ей не пришлось наказывать
меня по мелочам несколько месяцев.
ЧЕТЫРЕ
ЗАЧЕТ
Кто не забивал на учебу на первом курсе? Вот и у меня приключилась такая
история. Только она грозила мне отчислением и прямой дорогой в армию, где мне,
слабому толстяку с плоскостопием и интеллигентскими замашками точно не
поздоровилось бы. Факультет у нас жесткий. Два экзамена и зачет завалены — до
свидания! И вот я пошел клянчить зачет, поскольку экзамены бы я точно не сдал и
не выклянчил. Была надежда на женское старушечье сердце, хотя старушка была та
еще. Бррр. Лет под семьдесят, постоянно в гимнастерке с галифе, подпоясанная
офицерским ремнем, со съеденной помадой на губах. Часто орала на нас, могла и
ключи от кабинета в кого-то швырнуть, и обожала повторять что нас надо драть,
как сидоровых коз. Старшие курсы по наследству передали нам ее прозвище — Баба
Галя. Поэтому я не удивился, когда выслушав меня она предложила навестить ее
завтра у нее дома. И примерно предполагал, что меня ждет. Но лучше от нее, чем
порка от родителей плюс куча ограничений на каникулы. Но обо всем по
порядку.
Чуть раньше назначенного времени я был по адресу в деревушке, расположенной в
сорока минутах езды на электричке от нашего городка. Это был небольшой кирпичный
дом на окраине поселка за высоким деревянным забором, густо по верху оплетенным
виноградом, хмелем и еще какой-то вьющейся живностью, окруженный ветхими и,
скорее всего, нежилыми хатками-мазанками. Оказывается, я был не один
«счастливчик» — у калитки уже топтались какие-то парень и девка,
походу тоже первокурсники. Я подошел, поздоровался и рассмотрел их поближе.
Парень (парень... чмо очкастое) был ниже меня ростом, рыхлого телосложения,
лицо было в угрях, и весь этот образ скрашивали огромные очки в роговой оправе
и такие же огромные слюнявые губы.
Девка тоже была, как говорится... Выше меня на голову, толстая, с глазами
навыкате и постоянно приоткрытым ртом. И я — толстячок. Блин — не любит она
толстых что ли? Познакомились — Вадик и Леся. Вадик был как и я, городским, а
Леся откуда-то за 200 км. И, как выяснилось — она старше нас на 2 года — еле
поступила с третьего раза. И если ее выгонят — дома ее убъют. И Вадика. А меня
заберут служить в армию. Я ведь тоже поступил не с первого раза. А перед этим
тоже убьют дома. В общем истории у нас одинаковые и путей отступления нет. Мы
начали тихонечко гадать — а что же нас ждет? Может, старая ведьма заставит
делать что-то по хозяйству, или еще раз примет зачет, вернее не примет, и все
пропало... или... Но то что нас ждало, мы точно не видели бы даже в кошмарном
сне.
Ровно в десять калитка открылась и перед нами предстала Баба Галя в своем
неизменном военном костюме.
— Ну что, лоботрясы, заходите, коли пришли...
Мы неуклюже бочком протиснулись мимо нее во двор, где она выстроила нас в
шеренгу, закурила папиросу и, шумно затягиваясь и шагая вдоль нашего
небольшого строя, проскрипела:
— Значит так, голуби мои сизокрылые! Вы все здесь потому, что не желали
учиться. И вляпались, о чем каждый из вас мне говорил и пытался выдавить зачет.
Хуй с вами — поставлю, но, бля, этот день вы должны запомнить надолго! И если
своих мозгов не хватает и родители вам их не вправляют, возможно мое наказание
поможет вам взяться за голову! А нет... Значит вы и нахуй безнадежны! В общем —
она отбросила окурок и произнесла уже тише и с какой-то усталостью в голосе —
кто готов получить — сдает зачетку и листок из деканата. Но предупреждаю — денек
будет веселый! Кто нет — уёбует нахуй!
Мата мы от нее никак не ожидали. И от этого покраснели. А от самой речи опустили
головы и рассматривали свои ноги. И понимали, что в общем-то все справедливо. И
молча протянули зачетки.
Она их приняла, закурила новую папиросу и скомандовала:
— Так! Теперь раздеваемся. Догола!
После секундного замешательства первой начала стягивать через голову свой
сарафан Леся. Когда показались ее молочного цвета груди, начал расстегивать
рубашку Вадик. Я нагнулся и стал расшнуровывать кроссовки только когда ведьма
протянула мне обратно мою зачетку. Леся первой стянула свои белые х/б трусы и
прикрывала сарафаном грудь, а трусами густые заросли между ног.
— Босоножки тоже снимай, дура! А одежду вон на крыльце повесь.
Когда Леся пошла к крыльцу, мы с Вадиком, переглянувшись, чтоб типа
одновременно, стали стягивать свои семейки. И, когда они были в районе
коленей, оба зависли и уставились на голую жопу нашей подруги по несчастью — ни
Вадик, ни я еще голой телки не видели. Раздевшись, мы тоже отнесли вещи и
вернулись на место. И украдкой косились на Лесю. Писюны наши начали медленно
набухать и уже сложно было прикрывать их руками. Но тут старая карга
скомандовала «Смирно» и мы вытянулись по струнке.
Пока мы раздевались, она рассматривала наши зачетки и сейчас вынесла
вердикт:
— Вы оба — ткнула в нас пальцем, — просто лодыри! И вас нужно драть как
сидоровых коз для усидчивости. А вы только о подрочить думаете! — и она шелкнула
зачетками по нашим вставшим писюнам. — Дрочите?
Мы с Вадиком молчали и получили по еще одному щелчку. После которого кивнули
головами. Она удовлетворенно хмыкнула и переключилась на Лесю:
— Ну а ты, дылда?! Ты ж просто тупая, как валенок! Дубина стоеросовая! Ебалась
уже? — Леся зарделась и кивнула. — Вот! Нахуя ты своих коров бросила!? Доила б
их и еблась! Нет, бля! Интеллигенцией решила стать, ебивомать!
После этих слов Леся получила пощечину зачеткой и зарыдала. Нам с Вадиком тоже
стало пощипывать глаза, а Вадик так даже пустил слезу и несколько раз хлюпнул
носом.
— Рано плачете! Вы у меня сегодня реветь как белуги будете! Ты, дылда — она
показала рукой в огород, — Сходи нарви крапивы. А вы руки за голову и ноги на
ширину плеч!
— А ты погуще рви, — крикнула она Лесе вдогонку, — да побольше!
Наконец Леся принесла огромный пучок, который еле держала за стебли обеими
руками. Наша мучительница одобрительно кивнула и приказала:
— Теперь давай постегай этих оболдуев между ног.
Леся чуть помедлила и слегка хлестнула меня первого снизу вверх. Меня сразу
обожгло, я зажмурился, а Лесе поступила новая команда и звонкий шлепок по
заднице:
— Ты пыль с него сдуваешь? Ну-ка сильней! — и палец указал на Вадика.
После этого «сильней» Вадик заскулил и заплакал. Затем настала моя
очередь, потом снова Вадика и так раз восемь-десять. Наши хуи не просто опали,
а вместе с яйцами сжались и стали как у младенцев — только шкурка торчит.
— Теперь по жопам им пройдись. — И Леся по очереди всыпала нам по десятку.
— Так... Хорошо... Теперь сама зажимай его между ног! Не было у тебя еще такого
букета? — Баба Галя заржала.
Леся чуть расставила ноги, поднесла «букет» и зажала. И тут же
закатила глаза и скорчила гримасу боли.
— Сильней сжимай! Так, а теперь садись. — Леся села и заревела. — И пиздой,
пиздой елозь! Не можешь учиться — привыкай пиздой отрабатывать! Да побрейся, а
то как обезьяна!
Пока Леся сидела, мы с Вадиком ожесточенно чесали жопы и бедра внутри. Наконец
лесе позволено было встать и нас направили вручную пропалывать огород.
— Да не потопчите там, неуки!
Прополка заняла около часа. В основном, за счет Лесиных познаний. Мы с Вадиком
больше сачковали и поглядывали на голую Лесину жопу в волдырях, которая
вырвалась далеко вперед. Наши писюны снова начали подыматься, несмотря на то,
что мы обливались потом и нас кусали слепни и комары.
Об окончании прополки Бабу Галю уведомила Леся. Та посмотрела и вроде осталась
довольной. Но это был не конец наказания. Нам жестом приказали идти в дом, где
на ступеньках крыльца был густо рассыпан сухой горох. Да не тот, лущеный, что
в магазинах продают, а полностью круглый.
— Становитесь на колени и думайте над своим поведением! — Баба Галя устроилась
на кресле-качалке и открыла какую-то книгу.
Мы встали и тут же ощутили всю каверзу пытки. На ступеньке помещались только
колени, а опор для ступней не было. Сразу стало жутко больно, а через пару
минут невыносимо. Но мы стояли. И плакали. И думали. И обещали себе учиться. А
Баба Галя задремала.
Нам показалось, что мы стояли вечность, но на самом деле прошло всего минут
сорок. Наконец она очнулась и разрешила нам встать. На колени было страшно
смотреть — горох впился в них практически полностью и при снятии доставлял новые
порции боли.
— Ну что, пора и отпороть вас от души! — Зевнула и потянулась Баба Галя. —
Пошли в сад.
В саду был вкопан стол с скамейками по бокам. Под столом, в вечном тенечке
стояла высокая банка из под консервов сельди, наполовину заполненная водой. А
из нее торчал. Я узнал ЭТО. Это не просто кусок кожи. Это гроза всех непослушный
задниц. Однажды меня всего один раз таким ударил в детстве дед — и жопа болела
два дня, а синяк сходил неделю. Это был отрезок толстого, миллиметра четыре в
толщину и сантиметров 5 в ширину, ремня очень грубой кожи. На конце он был
разделен буквой «М». Мой дед правил об него опасную бритву. И он был
сухой. А здесь он моченый, значит гораздо тяжелее. Я загрустил, а ноги и жопа
начали мелко подрагивать.
Первой Баба Галя порола Лесю. Она вытянулась на скамейке, а нам с Вадиком
приказано было сесть на ее руки и ноги. Баба Галя от души размахнулась и
впечатала ремень в ее задницу. Леся заорала и задергалась, а я увидел как на
ягодицах отпечатался рубцом контур ремня. Но Баба Галя не обращала внимания и
продолжила размеренно пороть, после каждого удара делая паузу в секунд десять.
Наши с Вадиком членики от вида этого зрелища снова поднялись. Вадику повезло
больше — хоть вид на извивающуюся лесину жопу у меня был лучше, когда она
дергала головой, то цепляла щеками и подбородком его хуй. Но это было не долго
— всего 25 ударов. Но жопа... Жопа выглядела ужасно — вспухший рубцами спелый
помидор с сиреневыми контурами ремня.
А потом Вадику повезло меньше — его пороли следующего. И мне было велено сесть
на руки, а все еще рыдающую Лесю усадили на ноги. И теперь Вадик тер своими
пухлыми щечками мой стоявший член. А иногда и попадал по нему своими большими
губами.
Затем Баба Галя порола меня. И Вадика тоже посадила спереди. Но после порки его
писюн съежился и мне не пришлось его касаться.
Но и это было еще не все.
— Ну вот, голуби, — изрекла старая, рассматривая наши задницы и колени. —
Теперь точно вам не до пляжей недели три-четыре будет. Может и за голову
возьметесь. А пока, для закрепления, так сказать, урока, возьмите-ка вы вещи
этой доярки и пиздуйте на станцию огородами. Голяком. А я поставлю зачеты и ее с
вашими вещами вдогонку отправлю. Все, свободны!
В следующий семестр мы с Вадиком (он был с другого факультета, и мы узнали друг
друга на общей лекции) сдали Бабы Гали предмет на отлично, а дылда-доярка Леся
на твердую троечку с первого раза. И с любопытством поглядывали на тех студентов
и студенток с нашего потока, кто в этом семестре расслабился по ее предмету.
2017-05-06 в 18:28
