М.Юрий, 59 лет
Москва, Россия
Тёплая зима выдалась в этом году. Ударит небольшой мороз, выпадет ночью
небольшой снежок – белый, чистый, радуется народ – наконец-то пришла зима,
глядь на следующий день из свинцовых низко нависших туч посыпался дождь, и
превратился белый снежок в непролазную кашу.
Сиротская зима – так называет народ такие зимы.
Девять часов утра, а Люба всё ещё нежилась в постели, вставать не хотелось,
да что делать в это мрачное декабрьское воскресное утро. Лёша гремел посудой на
кухне – ему было ещё вчера приказано приготовить омлет с пармезаном, пожарить
гренки и заварить крепкий чай к завтраку. Татьяна уехала в Питер со студенческой
группой и приедет только к новому году, и теперь все заботы по приготовления
завтрака легли на Алексея.
Ох, как не хочется вылезать из постели, поспать бы ещё часочек – она взглянула
на часы – 9 часов утра, так рано. Она повернулась на бок, накрылась одеялом с
головой, и стала мечтать. Она вспомнила прошлое лето, вспомнила, как они жили
на даче в старом доме. Жива ли там та ива, которую она сильно порядила –
прутики пошли на сеансы розготерапии.
Но мечтать не получилось. С кухни раздался грохот разбитой посуды. Она
вспомнила, как вчера вечером выпорола Алексея, и, получив сильное
удовлетворение, легко и быстро уснула. Вот бы и сейчас бы его выпороть за
разбитую тарелку, но это потом.
- Лёша. Позвала она мужа.
Послышались шаги, дверь распахнулась.
- Ты звала меня, Любушка?
- Спусти штанишки, покажи как я тебя вчера.
Он повернулся к ней спиной, быстро спустил трусы, которые упали к ногам.
- Ближе, подойди ближе.
Перед ней предстала живописная картина, расписанная ремнём. Любой бы художник
импрессионист заинтересовался бы этой палитрой – тёмно-красные тона по краям
ягодиц постепенно переходят к центру в бурый цвет, а на вершине полушарий
выделяются тёмно-синие пятна, переходящие в невыразительный чёрный цвет.
Она провела пальчиком по ягодицам, он вздрогнул.
- Ой.
- Больно? А как же тебе сидеть не больно?
- Терплю.
Она посмотрела на своего лысеющего мужа с небритыми щеками.
- Я бы не смогла.
Она задумалась.
- А ты бы захотел бы меня выпороть, не всё же только тебя?
Алексей вздрогнул от такого неожиданного вопроса, лицо его расплылось в
улыбке.
- Ещё как. Давно мечтаю отодрать твою толстую попу, да боюсь сказать.
- И не мечтай. Она повернулась на живот, отбросила одеяло, задрала ночнушку,
выставив свои пышные ягодицы.
Он бросился к ней, впился губами в ягодицу. От удовольствия он урчал как кот,
которому бросили, свежую рыбу, он мял, разводил ягодицы, утопая лицом в них.
Безумно целовал пухлые ягодки, нанося лёгкие удары ладошкой по каждой
половинке, и несбыточно мечтал, как он выпорет эту бесстыжую жопу тем ремнём,
которым она порола его.
Она тихо постанывала, и представляла, что это не муж ласкает её, а
какой-нибудь молодой мужчина, влюбившейся в неё до безумия. Она ещё
привлекательна, она ещё нравится мужчинам, и это её радует, но годы идут, а
что будет дальше – а Бог с ним, что будет, то будет.
Она вспомнила Геру – нет, там ничего не светит. Она месяц назад разговаривала с
ним по телефону, предлагала не только отодрать ему задницу, но нечто большее,
но он играет с ней, то обещает выполнить её желание в ближайшее время, то
ссылается на то, что сейчас он очень занят. Она закрыла глаза и представила,
как будет драть ему задницу, ох, как бы она ему надрала.
Она вскрикнула от резкой боли, Лёша в порыве страсти укусил её за ягодицу, она
сразу вернулась с небес на землю.
- Ты с ума сошёл, больно.
- Прости, Любушка, уж больно жопка хороша, не удержался.
Она спрыгнула с пастели.
- Завтрак готов?
Весь день до обеда Люба провозилась на кухне. Оттуда шли дразнящие запахи,
разжигающие аппетит. Алексей время от времени появлялся на кухне узнать – чем
это так вкусно пахнет. В последний раз она обещала огреть его поварёшкой, если
он ещё раз появится.
Наконец, истомлённого дразнящими запахами с кухни позвали обедать. Люба как
пятнадцатилетнего мальчишку заставляла его мыть руки перед едой, убедившись,
что он их помыл, пригласила к столу. А поглядеть было на что.
На фарфоровых тарелочках была разложена разнообразная закуска. Половинки варёных
яиц были фаршированы паштетом из шпротов, рядом стояла тарелочка, где
уложенная горкой рубленая селедка, приготовленная с луком и перемешанная с
яичными желтками.
Привлекала внимание тонко порезанная сёмга, которую Люба приготовляла сама,
добавляя при посоле немного сахара. Ломтики сала радовали глаз и просились в
рот. Нельзя было оторвать глаз от небольшой салатницы напоенной капустой
провансаль красного цвета от добавления свекольного сока. Тут же рядом с
капустой красовались солёные огурчики, которые Люба покупала у одной и той же
тётки на рынке.
Из мясных нарезок было только три блюда: сырокопчёная колбаска салями достаточно
солёная, окорок тамбовский, с которого сняли лишний жир. Колбаса докторская,
которую Лёша называл «мыло», но которую любила Люба.
Сыр обычно к столу не подают, но в этот раз Люба специально для Алексея
поставила на стол голубой сыр Дер-Блю, Лёша был от него в восторге, но Люба
его терпеть не могла. А самое главное – царица стола была водка – запотевшая
бутылка, занимающая почетное место в центре стола.
Глядя на это разнообразие закусок, приходила мысль, что только одними ими
можно сытно наполнить свой желудок.
Лёша потянулся к бутылке, и тут же получил по рукам.
- Сиди, я сама налью.
Они чокнулись рюмочками, Лёша набросился на закуску, стараясь, покушать всё,
что было на столе.
- Сальца возьми, с горчичкой, с горчичкой, сама готовила.
Он густо намазал кусочек сала горчицей, Люба внимательно за ним наблюдала. Он
поперхнулся от жгучей горчицы, глаза вылезли из орбит – она расхохоталась.
- Кто же столько горчицы мажет, чуть-чуть надо. Попробуй маслят.
Она взяла салатницу и положила ему в тарелку грибочков.
Люба разлила по тарелкам огненного борща, бросила в каждую тарелку по горстке
тёртого чеснока, положила сметаны.
Они выпили ещё по одной рюмочке. Леша, обжигаясь и похваливая хозяйку,
опустошил тарелку и попросил добавки.
Но апофеоз стола были голубцы, и когда Алексею подали горячие голубцы,
приготовленные с острым томатным соусом и сметаной, он был вне себя от счастья.
Ему разрешили выпить ещё одну рюмочку, остальное Люба отнесла и спрятала в
известном только ей месте.
Люба выставила на стол большой яблочный пирог и вазу с абхазскими мандаринами –
десерт завершал воскресный обед. Достаточно сытый Алексей не мог устоять такой
роскоши, он съел солидный кусок пирога, запивая крепким чаем, и с трудом
вылез из-за стола, добрёл до дивана, плюхнулся, и через минуту раздался его
храп.
Клава, с которой она делилась сокровенными тайнами семейной жизни, была моложе
Любы на пять лет – шатенка, недурна собой, стройная фигура. Она затаив дыхание
слушала Любу, когда та рассказывала ей, как порола мужа для своего
удовольствия. Клава просила рассказывать с самыми мельчайшими подробностями.
Глаза её горели, и она покрывалась румянцем.
- Эх, Любка, мне бы своего так.
- Так в чём же дело? Бери ремень и по голой жопе.
- Легко тебе говорить, подруга. Сколько раз собиралась это сделать, да боюсь
об этом ему сказать.
- Смелее, смелее, подруга – мужики и сами бы рады подставит свою задницу, да
боятся в этом признаться.
- Правда? А как узнать?
- Выпорешь – узнаешь, а хочешь посмотреть, как я делаю порку своему мужу?
Клава сделала удивлённые глаза, потом румянец залил её личико, и она просияла
в улыбке.
- Любочка, я с удовольствием, но как Лёша отнесётся к этому?
- Об этом можешь, не беспокоится – он послушный мальчик. Что я ему скажу – то
он и сделает. Но и ты должна мне оказать услугу – я как-то видела у тебя
молодого человека твоего родственника – сведи меня с ним поближе.
- Ты имеешь в виду Павлика? Он мой двоюродный брат. Мне кажется, он влюбился в
тебя.
- Я тоже так думаю, когда я была у тебя, и мы пили чай, он не спускал с меня
глаз.
- Ох, Любка, ты хочешь соблазнить его?
- Поживём – увидим.
Через две недели вечером в пятницу Люба позвонила Клаве.
- Приходи завтра к двум часам.
- Будет, как ты сказала?
- Всё будет – устроим весёлый девишник.
Но случилось невероятное, когда Лёше объявили, что сегодня его будут пороть,
а повод был, он пришёл пьяненький после работы, он встал в позу.
- Не хочу больше, едва у меня жопа заживёт, ты опять меня порешь. Сколько
можно? То ремнём, то той плёточкой, откуда ты только её достала эту сволочь,
а летом розгами на даче. Не хочу!
Такой поворот событий озадачил Любу, она от изумлениения открыла рот, этот
послушный мальчик впервые стал кобеница.
- Что такое, бунт на корабле? Да я тебя запорю, сначала ремнём, а потом
добавлю плёточкой.
Она привела неоспоримые аргументы, что она его кормит, поит, да ещё стирает
его портки, и поэтому имеет полное право поступать с ним как жена, что ей
заблагорассудиться.
Но даже стирка его портков не сломали Лёшу – он упорно отказывался подставлять
свою задницу под ремень благоверной.
Исчерпав все аргументы в необходимости порки, Люба смерила лысого мальчика
зловещим взглядом.
- Тогда я ухожу, оставайся один, готовь себе еду, стирай свои портки, мне
нет больше дела до тебя.
Она вышла в прихожую, и стала одеваться. Он растерялся – как же без неё? Минуту
он лихорадочно соображал – ведь уйдёт же, точно уйдёт. Он бросился в прихожую –
она уже стояла в пальто, и собиралась открыть дверь.
- Люба, Любонька, не уходи, стегай меня, сколько тебе захочется, только не
уходи.
Он бросился к ней в ноги, обнял, она старалась вырваться, но он крепко держал
ей колени.
- Отпусти, мне такой муж не нужен, живи один, можешь найти себе другую
женщину.
Она добилась своего, немного помучив его, она погладила Лёшу по лысине,
согласилась остаться.
Ровно в два часа по полудню Лёша лежал распластанный на диване с оголённой
попой, готовый получить взбучку за нетрезвое появление домой и дополнительно за
кобенство.
Люба что-то медлила, ремень висел на спинке стула, она то выходила из комнаты,
то входила, брала ремень, и снова вешала на спинку стула. Лёша с интересом
следил за ней и не понимал, что с ней происходит.
Стрелки часов показали четверть третьего.
- Чёрт с ней. Буркнула она.
Взяла ремень и, отведя далеко руку назад, изогнувшись, звонко шлёпнула по
привыкшим к порке ягодицам.
- Вот тебе пряничек.
- А-а-а-а… Хрипло заорал бунтовщик.
- А вот тебе второй калачик.
- Ва-ва-ва-ва… Отозвался лысый, недавно целовавший жопу жены.
- А вот ещё изюмчик.
- И-и-и-и-и… Завизжал счастливый, что жена не ушла от него.
- А это тебе…
Не успела Люба влепить очередной пряник по заднице тому, кого кормит, поит и
стирает портки, как в дверь позвонили. Она бросила ремень.
- Лежи, как лежал, кто бы ни пришёл – встанешь, запорю.
Лёша лежал пластом с голым задом. Он услышал женский голос – это Клава. Какого
чёрта её принесло в неподходящий момент, не дай Бог ещё зайдёт сюда.
Голоса приближались к двери. Дверь распахнулась, и две бабы ввалились в
комнату.
- О, тут Лёшеньку уму разуму учат.
На ягодицах беспортошного ярко выделялись три алые полосы. При виде незваной
гостьи лицо голожопого залилось краской того же цвета что и на заднице.
- Гляди, Клава, как надо мужа воспитывать.
Люба взяла ремень и звонко шмякнула по голому заду, растянутому на диване.
Диким воплем отозвался неблагодарный муж на заботы жены по воспитанию.
Гостья не отрывая глаз, смотрела на сцену порки, глаза её горели, она нервно
хихикала, когда после очередного удара ремнём, Лёша извивался и издавал
очередной вопль.
Раскрасневшаяся Люба как механическая машина через равные промежутки времени
наносила удары ремнём по оголённому месту, а тот, кому принадлежало место,
хрипло просил о пощаде в адрес порющей это место.
Остановилась Люба, рукавом вытерла пот с лица.
- Устала. Теперь ты.
Она передала ремень в руки Клавы.
- Да, что ты, Люба. Я не сумею.
- Сумеешь, учись.
Клава взяла ремень, свернула вдвое, ближе подошла к дивану, размахнулась и
сильно ударила по Лёшиным ягодицам. Он дернулся, и издал неприличное
проклятие.
Её это разозлило, и она с силой начала, пороть его. Вошла во вкус, и всю свою
женскую силу вложила в удары ремнём по его бесстыдно оголённой заднице. Она
порола с явным удовольствием, очевидно, ей в этот момент представлялось, что
она порет своего мужа. Лицо её разгорелось, волосы растрепались, счастливая
улыбка не сходила с её лица. При каждом ударе она вскрикивала «Ах» и
хохотала. Испугавшись, что с Клавой не всё в порядке, Люба схватила её за
руку.
- Хватит, подруга, запорешь ты моего мужа, а говорила, не сумеешь.
Экзекуторши освободили Лёшу от пут. Клава присела возле выпоротого.
- Прости, Лёша, это Люба пригласила меня на твою порку, чтобы я так бы я
выпорола своего мужа, и не боялась это сделать.
Она гладила его истерзанные ягодицы, и ему было приятна ласка этой
женщины.
От чая он отказался, но когда увидел, что на столе появилась бутылка коньяку,
остался. Пил и закусывал он, стоя, глядя на Клаву. Она смотрела на него,
улыбаясь. О чём она думала в этот момент?
В середине апреля Люба позвонила Марии Васильевне, Люба хотела узнать, можно
ли договориться о даче, чтобы пожить там как прошлым летом.
Несколько дней к телефону никто не подходил, наконец, отозвался мужской голос.
Голос представился сыном Марии Васильевны. Она узнала, что Мария Васильевна
зимой ушла на пенсию, что она тяжело болеет и не встаёт. Что с ней, Люба не
стала допытываться.
- Если хотите жить на даче – покупайте.
Он назвал цену.
- Да, вы, что? За это старьё, за такие деньги можно новый дом
приобрести.
- Ну как хотите.
Люба долго возмущалась.
- Вот жлоб.
В середине мая жлоб позвонил, он согласился на аренду, но закатил такую цену,
что естественно Люба отказалась. Она поняла, что ему эта дача не нужна, но он
хочет получить «С паршивой овцы хоть шерсти клок». Он ещё
позвонит.
Так оно и случилось. Он позвонил. Долго торговались о цене, а Люба умела
торговаться, наконец сошлись о цене. Он потребовал деньги вперёд, но Люба
настояла, что выплатит в конце сезона.
В июле начались хлопоты по переезду на дачу – большие тюки с одеждой и
постельным бельём – всё Лёша на своём горбу тащил на себе. Хлопоты с
холодильником, который сосед по дому собирался, выбросит на помойку, купив
новый. Вовремя перехватили и с трудом доставили на дачу.
Наконец, закончив с вещами в выходной день, переехали в старый дом. Он ещё
крепко стоял на ногах этот старичок. Только сырость в доме огорчала
переселенцев. Открыли все окна, благо погода позволяла, но налетела мошкара,
которую долго пришлось выгонять.
В первый день Алексей был крепко отшлёпан на коленях у Любы за то, что
втаскивая холодильник в дом, порвал новые брюки, она решила более мягко
наказать его в связи с первым радостным днём переезда. Уделив десять минут его
жопе, она села зашивать порванную одежду. Ива, на которую она так надеялась,
засохла, только несколько тоненьких веточек выпустила из-под корня, которые
Люба не решилась срезать. Обиделась ивушка, что в прошлом году её так
ободрали.
На второй день она приказала выволочь из сарая ту скамью, которая служила…,
впрочем, для чего она служила, мы об этом знаем. Старая скамья была заляпана
краской, зелёной, коричневой и прочими пятнами, очевидно когда-то давно на
неё вставали и красили окна и стены дома, она сильно расшаталась, и грозилась
совсем рассыпаться. Лёша получил приказ отремонтировать её, и он до вечера
вогнал в скамью не менее килограмма гвоздей.
- Вот, Люба, посмотри, монолит.
Люба потрогала, пошатала скамью, и нашла, что она достаточно прочная, она
случайно нашла в углу сарая, куда они не заглядывали, кучу какого-то барахла
похожие на вожжи. Она осмотрела их, и нашла, что они весьма кстати, забрала
их и понесла стирать. К вечеру она застелила скамью старым байковым одеялом,
принесла стираные вожжи и велела закрепить длинные обрезки к скамье – Лёша понял
для чего.
- Ты будешь меня сегодня сечь? А вожжи, чтобы привязывать меня?
- Нет. Розог нет, вот сходим в перелесок и нарежем.
Жаркое лето выдалось в этом году – стоял июль, с утра начиналась жара, небо
без облачка. Люба, припав к радиоприёмнику, через каждый час слушала прогноз
погоды, но прогноз был неутешителен. Передавали, что сейчас в Москве 31-33
градуса, завтра воздух прогреется до 29-34 градуса, местами пройдут грозовые
дожди. Но дождей не было.
- Ну что хотят, то и делают. Возмущалась Люба.
Лёше было поручено сделать душ в саду, он нашёл шланг, закрепил его на ветке
яблони, и теперь они по очереди через каждые полчаса обливались водой, но это
мало помогало, вода была как парное молоко, пахла ржавчиной.
За глухим забором, никто не видел, что они обливались нагишом, потом садились
в тень и обсыхали.
Через каждые три часа над садом пролетал вертолёт противопожарной службы, он
удалялся вдаль и исчезал из виду.
- Вот разлетался, в такую жару покоя не даёт.
Пора было Лёшеньку постегать, скамейка стояла в ожидании экзекуции, но лень
было Любе в такую жару даже пошевелится. Только вечером, когда наступала
прохлада, она оживала, и у неё возникало желание уложить мужа на лавку,
ремень был забыт дома впопыхах при переезде.
На обед Люба готовила окрошку и посылала мужа на станцию за квасом.
- Будешь проходить дорогой – смотри, не растёт ли где ива или березняк.
Но Лёше было не до березняка – у станции в пивнушке он перехватывал кружку пива,
и шёл домой, опасаясь, что Люба учует по запаху. Бедный муж, попавший на
веки вечные под каблук своей жены, безумно любил её, и так же безумно боялся.
- Опять пиво пил?
И по её глазам, он читал, что это даром ему не пройдёт.
Утром она разбудила его.
- Вставай.
Он глянул в окно. Солнце ещё не взошло.
- Что так рано?
- Я знаю где можно нарезать прутьев. Помнишь озеро, куда мы ходили прошлым
летом? Там есть перелесок, и много плакучих ив. Понял? А рано потому, что
никто нас не увидит в такую рань.
Идти за розгами, которыми будут тебя полосовать по заднице, не хотелось, но
как отказаться.
Они шли по утренней росе, воздух был настолько свеж, что казалось – он состоит
из чистого кислорода. Они вышли к озеру, но напрасно они думали, что только
одни встали так рано – весь берег озера был засижен рыбаками. На середине озера
было не менее десятка лодок, но рыбакам было не до них – они уткнулись носом в
свои поплавки.
Отойдя вправо от озера, они вошли перелесок – вот он Клондайк. Молодые ивы
красовались своими прямыми гибкими ветками. Берите нас, только из наших веток
самые лучшие розги.
Люба ахнула от восторга, она начала срезать всё подряд, но потом, войдя во
вкус, стала срезать самые прямые и гладкие прутья.
Лёша стоял в стороне, и уныло смотрел на радость своей супруги.
- Чего стоишь, собирай, дома подравняем.
Они шли под восходящим солнцем. Лёгкий туман поднимался над землёй. Люба гордо
несла большой пучок флоры с зелёными листьями, довольная своей находкой –
начинался жаркий день.
После раннего завтрака, Лёшу заставили подрезать на одну длину розги.
- Если не хочешь, чтобы царапать задницу – срезай почки.
За этим занятием он уселся в тени, и часа два провозился с ненавистными
прутьями. Потом Люба осмотрела его работу, связала веточки нитками и опустила в
бочку с водой.
- Завтра будут готовы. Попу помой.
Плохо спалось Лёше в эту ночь, в ожидании следующего дня, ему вдруг приснилась
Клава, они каким-то образом очутились в Московской квартире. Клава загадочно
улыбалась ему как Монна Лиза, держала в правой руке розгу, а левой указывала
на диван. Ему почему-то хотелось, чтобы она его отстегала, он спустил штаны и
покорно лёг, ожидая, когда она начнёт, но тут же проснулся.
Полная луна освещала комнату, была невыносимая духота. Люба лежала обнажённой,
сбросив одеяло, под лунным светом её тело казалось сделано из мрамора. Он
коснулся её ягодиц, провёл по ним ладонью, перешёл на бёдра. Наклонился и
поцеловал её попочку.
Она проснулась.
- Спи. Сам не спишь, и другим не даёшь. И повернулась на другой бок,
накрывшись одеялом.
Какой там сон. Он встал, вышел в сад, сел на скамейку и закурил. Мысль о том,
что его уже сегодня высекут, не давала ему покоя. И к чему ему приснилась
Клава, не дай Бог припрётся, когда его будут сечь.
Он бросил окурок, ночная прохлада освежила его, почувствовал, что хочет
спать, и вернулся в дом.
Ему снова приснился сон, будто он лежит привязанный на лавке, а возле него
суетятся Люба и Клава. Они весело перебирают розги, поглядывая на него.
Судный день начался жарой. Он сходил за квасом, купил огурчиков, зелёного лука
и укропа у торговок на станции, на пиво ему не хватило, и с плохим настроением
он вернулся домой.
Люба приготовила окрошку.
- Что-то ты плохо ешь. Добавки хочешь?
Он отказался.
День томительно склонялся к вечеру. К девяти часам Люба развязала пучок
замоченных розг, выбрала несколько штук самых певучих, протёрла их тряпочкой и
положила на стул рядом с лавкой.
- Ты готов к труду и обороне, тогда снимай штанишки и ложись на лавку.
Он снял трусы, повесил их на ветку яблони, взглянул на Любу, которая стояла
рядом с пучком розг и мило улыбалась ему. Она положила розги на стул, привязала
его за ножки и ручки, туго затянула узел на пояснице, шлёпнула по попе и взяла
розгу.
- Пока одной, а потом пучком, как разогрею.
Дёрнулся и взвизгнул любящий свою жену голожопый, когда алая полоска появилась
на его заднице.
Заорал хриплым голосом, когда любящая жена с оттяжкой вытянула ещё раз розгой
его по голому месту.
Равномерно с задержкой секла его Любушка, растягивая удовольствие, вот уже и
попа разрисована красными рубцами. Рвался обожающий свою жену пытаясь вырваться
из пут, но где там – крепко держали путы. Ох, как любит она его, крепко
выражает свою любовь сечением розгой. Бьёт – значит любит.
Она бросила поломанную розгу, набрала пучок тонких прутьев, подровняла.
- Теперь считай. Будешь считать.
- Раз. Взвизгнул счетовод.
- Два. Хрипло проорал он.
- Три. А-а-а-а.
- А-а-а-а, четыре
- И-и-и-и-и, пя…
- А-а-и-и-и. Сволочь.
- Не слышу. Громче считай.
Она взглянула наверх.
- Опять он летит, и всё время через наш сад.
Лёша пытался повернуть голову – что там летит. Над садом пролетел вертолёт, он
вдруг остановился, вернулся назад, и стал опускаться. Он завис, почти касаясь
деревьев. Скамья, на которой лежал Леша, купалась в свете заходящего солнца.
Из вертолёта высунулась очкастая баба, в руках она держала фотоаппарат, две
яркие вспышки осветили кроны деревьев. Баба, улыбаясь, помахала рукой, что-то
крикнула, и сделала ещё одну фотовспышку.
- Ах ты, зараза.
Люба нагнулась, чтобы поискать, что бросить в вертолёт, но он взмыл вверх и
исчез за кроной деревьев.
Опешив от такой наглости, Люба стояла, забыв о заднице, которая ждала
продолжения.
Вдруг она рассмеялась.
- Лёша, твою голую попу сфотографировали и пропечатают в местной газете –
радуйся.
Думал Лёша, что всё кончилось, но реальность вернулась, когда пучок розг ожог
ему запечатлённую в хронике попу.
- Считай.
На следующий день приехала Клава.
- Как тут у вас дела?
Она поставила тяжёлую сумку на скамейку, под ней валялись обломки розг. Она
улыбнулась, увидев их.
- Я вижу вы тут весело живёте. Я опоздала?
Из сумки она извлекла пакет с яблоками, копчёную колбасу, несколько банок
шпротов, хлеб, и к радости Алексея – бутылку коньяку.
- А это нам на десерт.
И Клава достала большую коробку торта.
Обед выдался на славу – Люба вместо окрошки, которая надоела, приготовила
харчо, а на второе пожарила шницеля, которые мёрзли в холодильнике,
привезённые из города.
После обеда, удобренного коньяком Лёшу, выгнали в сад.
- Иди, погуляй, нам с Клавой поговорить надо.
Он сел на скамейку возле дома, закурил, окно было открыто, и до него
доносился разговор двух женщин. Они весело смеялись, очевидно, Люба
рассказывала о событиях вчерашнего вечера. Он поморщился, вспомнив, как он
вчера лежал на лавке.
- Ну, ты как, разобралась со своим мужем?
- Ой, Любочка, я боюсь даже сказать ему об этом. Как только я решусь – язык не
поворачивается.
- Чего ты боишься, дурёха, смелей, наберись мужества. Будешь уезжать – дам
тебе пучок розг свежих, вымоченных. Вот и угости своего Виталия ими. И приезжай
через неделю, расскажешь об успехах.
Вечером проводили Клаву на станцию с большим букетом флоксов, в который были
спрятаны розги.
Как один день пронеслась неделя. Неумолимая жара отнимала все силы, весь день
супруги прятались от жары, скрываясь в тени. Стали проблемы с водой, иной раз
весь день не было воды, и только поздно вечером шла ржавая вода. Дождавшись,
когда вода пойдёт чистой, Люба наполняла вёдра, кастрюли, чайник этой
живительной влагой. Обливала мужа водой, а потом сама просила её облить.
Вертолёт больше не пролетал над их садом, только где-то в стороне слышан был
шум его мотора.
В конце недели небо затянуло смогом, запахло сладковатой гарью – это горят
торфяники под Шатурой, как объяснили знающие люди Лёше, когда он ходил на
станцию.
Подошла суббота, которую с тревогой ожидал Лёша. Он подошёл к Любе, которая
обливаясь потом, резала лук для окрошки.
- Любушка, ты будешь меня сегодня пороть?
Она вытерла пот рукавом, взглянула на него.
- А ты хочешь?
Он не знал, что ей ответить – скажи он да, не поверит, если он скажет, нет,
всё равно высечет.
- Розог нет, только три остались, а этого мало для хорошей порки, идти в рощу
– народ на выходные понаехал, потерпи недельку.
В этот день приехала Клава, она была чем-то расстроена.
- Что с тобой, на тебе лица нет.
- Высек меня муж теми розгами, что ты мне дала, лучше бы ты мне их не давала.
Вот погляди.
Она задрала подол, трусиков на ней не было, вся попочка была в красных
рубцах.
- А почему без трусиков?
- Больно носить.
- Ну что ж, бывают и издержки. Не отчаивайся, мы его выпорем, вот только
дачный сезон закончиться.
- А получится?
- У нас всё получится. Свяжем, снимем штанишки и по попе, и по попе розгами –
будет знать, как жену обижать, а, впрочем, чего ждать, сегодня же и поедем,
есть у меня несколько штук прутьев. Лёша один побудет, без меня – ничего с ним
не случится. Он сегодня дома?
- На футбол пойдёт, вечером будет дома.
- Ну, вот и славненько – придёт, мы его отфутболим, а пока я тебе попочку
помажу, легче будет, а потом сядем обедать.
Весь день до отъезда Люба давала ценные указивки своему мужу, показывала, где
в холодильнике стоит суп, где лежат котлеты и гречневая каша.
- Я приеду завтра, а зачем я уезжаю, не твоего ума дело. Веди себя хорошо,
провожать нас не надо.
Слушал Лёша Любу, и все указявки влетали в одно ухо, а вылетали из
другого.
У каждого мужчины есть свои загашники от зоркого глаза жены. И куда только ни
ухитряются прятать деньги, чтобы жена их не нашла. Прячут под палас, находят в
туалете потаённое местечко, и хранят там деньги. Прятать заначку между страниц
книг ненадёжно – забывают, в какой книге спрятаны деньги, а потом
переворачивают весь книжный шкаф. Один мой знакомый рассказал, что прячет
деньги в телевизор – вот уж куда жена не сунется.
Прятал деньги Лёша в настольную лампу, отвернув донышко лампы, он клал туда
деньги, и закрывал дно. Если жена заставала его за этим занятием, он говорил –
Проводок отошёл, вот я его и прикрутил. Лампу взяли с собой на дачу, и вот
пришёл момент, когда в отсутствии жены можно порезвиться.
Не прошло и получаса как ушли подруги на станцию, и, полагая, что они уже
уехали, он достал заначку и бросился из дому, пока магазин не закрыт –
успел.
Рыжая продавщица выдала ему бутылку водки, и сказала, что магазин закрывается,
и предложила ему выметаться.
Довольный, что успел, он решил ещё попить пивка, благо для любителей пива
вертеп был ещё открыт. Там он сошёлся с одним бородатым мужиком, который
предложил ему выпить, в свою очередь Лёша угостил его водкой. Так в свою
очередь они угощали друг друга, что Лёша забыл, где он находиться, и где тот
бородач, с которым они только что выпивали.
Он полез с кем-то драться – ему разорвали рубаху и поставили фингал под глазом.
Как он добрался до дому – не помнит. Только помнит, что в темноте он наткнулся
на досадную скамейку и ушиб колено. Он со злостью пнул её ногой, скамейка с
треском повалилась на землю.
Что там произошло у наших дам, когда они поехали наказать Виталия за то, что
высек свою жену? Только если напрячь свою фантазию и представить, картину
возмездия. Попытаемся это сделать.
Они приехали на квартиру Клавы, когда Виталия не было дома.
- Пьёт где-то с друзьями.
Люба выложила розги на стол, чтобы были на видном месте, а сами пошли пить чай
на кухню.
- Коньячка?
- А то.
Разомлевшие от алкоголя, они с хохотом стали обсуждать план действия. Клава
достала каких-то бельевых верёвок, распутала их и положила на стол.
- Где будем пороть?
- А вот же диван.
- А может быть на софе, там привязать можно.
Долго спорили, как драть его по жопе – сначала розгами, а потом ремнём.
Наконец сошлись, что первично, а что вторично.
За спорами они не заметили, как появился Виталий. Он был слегка навеселе и в
хорошем настроении.
- Здравствуйте девочки, никак не ожидал вас встретить.
Он поглядел на стол, увидел розги и верёвку.
- О, а это зачем?
- Сечь тебя будем.
До него не дошло, он посчитал, что это шутка.
- В самом деле? Оригинально.
Люба не выдержала.
- Ты вчера высек свою жену? Мы сейчас же пишем заявление в милицию за нанесённые
тобой побои, а это грозит тебе от двух до трёх лет лишения свободы.
Виталий побледнел.
- Ну, что вы девочки, можно же договориться.
- Можно, мы тебя выпорем, и тогда никакого заявления не будет.
- Да что вы девочки, можно и по-другому.
- Да что с ним разговаривать, пороть. Крикнула Люба.
Сильна Люба, вмиг приговорённый был опрокинут на софу.
- Вяжи его, Клава, спускай штаны.
Не прошло и пяти минут, как Виталий был обездвижен и привязан к софе.
- Начинай, Клава.
- Ремнём?
- Ремнём.
Клава с ремнём стояла над ним, глядя на его белоснежную попку.
- Ты что, миленький, думал, как в старые времена можно измываться над женой,
прошли то время, и на нашей улице будет праздник.
Сильно размахнувшись, она нанесла страшный удар по его белой попочке. Широкая
красная полоса осталась от кожаного широкого ремня. Он хотел крикнуть, но голос
застрял в глотке от невыносимой боли.
Второй удар жены пробудил его голос, и он заревел так, что зазвенела
стеклянная посуда в серванте.
Третий удар ремня заставил его завизжать женским голосом.
- Пощадите, я больше не буду.
Сколько сил у женщины? Трудно себе представить, что нежная хрупкая женщина,
найдёт столько силы, чтобы жестоко пороть взрослого мужчину, который молит её
о пощаде.
Ох, как крепко порола его Клава. Даже Люба никогда не избивала так своего мужа,
видимо, не только розги разозлили её, но где-то в глубине затаилась злость на
мужа. Глядя на искажённое от злости лицо Клавы, невозможно поверить, что она
его пощадит.
Его белая попочка стала по цвету как сырое говяжье мясо, он ревел непрерывно,
и рёв его заставлял затыкать уши.
Время остановилось для него, весь он превратился в комок боли, он был
низвергнут в ад, где страдания длятся бесконечно. Не жена, а жестокий палач
терзал его плоть под названием задница. Жестокие удары повторялись раз за разом,
его разум только и был занят болью. Сквозь слёзы он взглянул на это милое
создание, которое ласкало, нежно целовала его, а теперь порола его с
неистовой жестокостью. Сколько прошло времени от первого удара ремнём –
бесконечность, только крик его как-то помогал терпеть боль. Когда, когда же
это кончится – никогда.
Люба тихонько взяла руку Клавы. Она остановилась. У несчастного появилась
надежда, что это всё, но увидев розги в руке Любы, он впал в отчаянье.
- Не надо Люба, я больше не буду обижать свою жену, но Люба промолчала.
Тонко пискнули розги, оставив белый след на ягодицах, который тут же окрасился
бурыми полосами.
- Будешь уважать свою жену?
- Бу-у-у-у, не надо.
- Будешь её любить.
- Бу, бу, буду.
- То-то. Я тебя высеку и поверю на слово.
И снова ад, теперь уже с изысканной болью, которая выворачивает наизнанку,
укус роя ос покажется незначительной болью, чем удар тонких розг, впивающихся
в обнажённую плоть.
Недолго секла Люба это потерявшее человеческий образ создание – обломались
розги. Развязали его, сполз он и дико посмотрел на жену и на Любу. Сломлен он
был этими двумя бабами.
- Штаны надень.
Брезгливо приказала жена.
Люба наклонилась к наказанному ремнём и розгами.
- Ещё раз тронешь Клаву, не так выпорем, и будешь ты у нас визжать у нас как
поросёночек. Понял? А ты Клава не прячь ремень далеко, ещё пригодится.
Поздно возвращалась Люба домой, какая-то тревога щемила её сердце – уж не
натворил ли любимый без неё чего-нибудь. Решила пораньше поехать она на
дачу.
Она подошла к калитке, которая была открыта, тревога охватила её, быстро
прошла к дому, обратила внимание на сломанную скамейку. Что здесь произошло?
Дверь была открыта нараспашку, вошла в дом – Лёша в замазанных грязью брюках,
в рваной рубахе спал, издавая храп. Его глаз украшал здоровенный синяк. Весь
дом был наполнен парами перегара.
Её тревога по любимому человеку сменилась злостью – ну как оставить его одного,
обязательно что-нибудь натворит. А новая рубаха, которую она недавно купила
ему, была разорвана, рукав болтался на локте, держась на одной ниточке.
Не стала она его будить – пусть проспится. Люба прошла на кухню разбила яйца,
что бы приготовить яичницу, но никакого настроения не было. Ещё вчера она была
в хорошем настроении, как хорошо они наказали Виталия, а сегодня она приехала
к разбитому корыту. Ведь знает, что его будут пороть, но всё равно опять за
своё.
Она съела кусочек яичницы, запила чаем, какой там завтрак, надо отмывать
паразита, стирать брюки, а рубашка, что с ней делать, осталось только
выбросить, или на половую тряпку.
Она встрепенулась от звука падения чего-то тяжёлого, бросилась в комнату – Лёша
лежал на полу, и пытался встать.
- Люба, я упа…
Она с трудом подняла его и уложила на диван.
- Где же ты вчера так нализался? Стоило мне только уехать ненадолго, как ты
опять за своё.
- Любушка, выпори меня, где там твой ремень, до крови выпори.
Он повернулся на живот и спустил штаны. Она звонко шлёпнула его по
ягодицам.
- Выпорю, ох, как выпорю, но не сейчас, а пока снимай с себя всё, я тебя
помою. Где ж тебя так угораздило, опять подрался с кем-то, а скамейку кто
сломал?
Она купала его в тазу как ребёнка, а он всё твердил, чтобы его немедленно
выпороли. Его одели в чистое бельё, помазали разбитую коленку зелёнкой,
посадили за стол.
Но какой там аппетит после похмелья? Люба налила ему полстакана водки, он,
взяв его двумя руками, поднёс ко рту, и тяжёлыми глотками осушил его.
В полдень второго августа с севера начала надвигаться чёрная туча. Видны были
отдаленные всполохи молний, а через некоторое время приходил запоздалый гром.
Гроза приближалась. Синоптики предвещали ясную жаркую погоду, но откуда им
знать, что Илья Пророк в этот день проезжает на своей колеснице, и поражает
громом и молнией грешников. Сильный порыв ветра обрушился на грешную землю,
ветки деревьев изогнулись под его порывом. Где-то на соседнем участке что-то с
грохотом упало. Сверкнула ослепительная молния, и раздался оглушительный гром,
как выстрел из артиллерийского орудия.
Лёша в это время возился со сломанной скамейкой.
- Лёша беги домой, оставь эту скамейку, потом доделаешь.
Он вовремя вбежал в дом – ливень обрушился стеной. Люба сидела на диване и
тряслась от страха. Вот уж эти женщины – казалось бы, они не боятся ничего, но
стоит им увидеть мышь, и они с визгом вскакивают на стол, они боятся лягушек,
ящериц, но пуще всего они боятся грозы. Душа в пятки уходит при ударах молний и
раскатов грома.
- Леша, сядь со мной, я боюсь.
Целый час грохотала гроза, она ушла, унося гром и молнии куда-то на юг.
Выглянуло солнце, с земли поднялись испарения, воздух был чист, и напоённый
озоном.
Люба одна рано сходила к озеру за лозой, проснувшись, он увидел на скамье
ворох прутьев, которые Люба вязала в пучки. Увидев это, его охватила тоска,
теперь он уже не хотел, чтобы его немедленно выпороли.
Увидев его, на её лице появилась ехидная улыбка.
- Скоро, милый, скоро. Просил – получишь.
Но на следующий день, когда должна состояться порка, не получилось. Вечером
пошёл дождь, и воспитание мужа было отложено.
На другой день была благоприятная погода, и Люба приготовляла всё-то
необходимое, для наказания мужа.
- Ну, Лёшенька, теперь твоя мечта сбудется. Скидавай порточки и ложись. Прошу
пана. Что-то ты бледён, али не рад.
С трепещущим сердцем лёг любимый на скамейку. Люба долго привязывала его,
тщательно проверяя крепкость уз. Спустила трусики и потёрлась попой о его лицо,
чтобы утешить его, потом поцарапала ноготочками его спину и попу.
- Ну что? Попа давно ждёт розги, сейчас я её утешу.
Она с оттяжкой полоснула его по жопе. Он завилял задницей и вскрикнул.
- Ах, как попа радуется, аж затанцевала. А вот ещё ей.
Лёша издал пронзительный крик.
- Что так милок? Не нравиться, а просил, умолял, чтобы тебя выпороли, так
радуйся.
- А-а-а-а. Заорал Лёша. – Больно, Любочка
- Да как же тебя сечь, чтобы не больно, для того и секут, чтобы больно
было.
- А-а-а-а. Я не хочу, не хочу, пожалей, Любушка. Я люблю тебя.
- И я люблю тебя, для того и секу.
- А-а-а-а. Какие злые розги, где твоя попа, дай поцелую.
- Потом, потом, а сначала розги.
- А-а-а-а. Мамочка, за что же мне такое наказание.
- А ты не знаешь?
С добродушным лицом секла Люба своего мужа, беззлобно, но сильно. Любимый
муженёк хрипло орал, виляя жопкой, которой дали какую-то степень свободы.
Люба бросила розги, погладила ему ягодицы, спустила трусики и втиснула свою
жопищу ему в лицо. Утешение было недолгим, она набрала новый пучок розг,
подравняла и с силой стеганула покрытою сеткой рубцов его попу.
Рёвом отозвался любящий задницу своей жены, которому не дали до конца ею
насладиться. Люба сладострастно секла его с милой улыбкой.
- Розгами, розгами тебя милый, будешь у меня шёлковый. Приговаривала она,
стегая его по оголённому месту.
Не хотелось милому, чтобы с помощью розг он становился шёлковым, и выражал он
свой протест визгливым криком.
Остановилась Люба.
- Хочешь ещё? Или хватит? А помнишь – умолял, просил, так чего же теперь?
- Хва… Хватит.
- Ладно, ещё десять и всё. Считай.
Эти последние десять были самыми мучительными для него. Выкрикивая счёт и
сбиваясь Лёша получил последние розги.
Она развязала узлы, сняла краснозадого со скамейки, обняла, поцеловала.
- Всё, Лёшенька, я тебя наказала и простила. Она снова спустила трусики.
- Я знаю, ты любишь мою попу, поцелуй, если хочешь.
Он встал на колени, схватил её бёдра, и утонул в её пышных ягодицах. Она
немного прогнулась назад, слегка виляя задом, он вне себя от счастья, забыв,
что эта обладательница роскошной жопы только сейчас выдрала его розгами. Она
охватила его голову и старалась дальше протиснуть его лицо между ягодиц. Всегда
после порки мужа ей страстно хотелось этой ласки, и он охотно удовлетворял
её.
Наконец, она устала стоять в такой позе, встала, натянула трусики.
- Ещё.
- Хватит, вот в следующий раз, когда я тебя высеку, получишь мою попу.
Как быстро протекает лето, холодной зимой, с длинными ночами, мы ждём эту
благодатную пору. Подходит март, мы радуемся началу весны, и ждём с нетерпение
весеннего равноденствия, но ещё холодно и сыро. Апрель вселяет нам надежду на
раннюю весну, но почти растающий снег вдруг снова выпадает, и земля
покрывается белым саваном.
Приходит май, и как обычно первые дни мая тёплые, но вот в конце мая наступают
дождливые холода.
Но вот и лето – ожила природа, радует она нас зелёная травка, свежая листва
парков и лесов. Но как долго продлится это чудесное время – глядь, и опять
наступила осень.
Первые дни сентября выдались солнечными, но грянули первые заморозки, ночи
стали холодными. Днём солнце греет по-летнему, а ночью при ясном небе, когда
отчётливо виден Млечный Путь, становиться холодно.
В конце сентября, когда день выдался особенно тёплым, Леша, припав к ногам
Любы, попросил, чтобы его высекли. От такой неожиданности у Любы округлились
глаза.
- Что с тобой, я первый раз слышу, чтобы ты просил тебя выпороть.
- Не знаю, наверное, скоро нам домой.
- Ну, пойдём.
Не дожидаясь, когда она приготовит прутья, он лёг на скамью и спустил
штаны.
- Ты уже готов? Спросила она, появившись с розгой.
Она, было, начала его привязывать.
- Не надо, я не убегу.
Люба легонько стеганула его – он тихо ойкнул, и дёрнулся попой.
Она ещё раз стеганула его, на оголённом месте вспухли два розового рубца.
- Сильнее, Любочка.
- Так хорошо?
- О-о-о-о, Любочка, хорошо.
Она стегала его, не понимая, почему он сам попросил розог. Он при каждом ударе
поднимал зад вверх и тихо стонал.
- Хватит, Лёша, я тебя хорошо высекла, вставай.
Он встал, потёр задницу, улыбнулся, поцеловал жену.
- Хорошо.
Она молча спустила трусы и подняла подол.
В начале октября, когда начал спадать лист с деревьев, когда лёд на лужах не
таял днём, они покинули старый дом.
После жития на даче, квартира показалась им маленькой, но уютной. Люба
позвонила Клаве, та обещала сегодня приехать.
- Ой, что я тебе расскажу, не поверишь.
А рассказала Клава, что выпорола своего Виталия.
- Представляешь, явился он домой пьяненький, да ещё с претензиями. Я достала
ремень и приказала ему заголить жопу и лечь на софу. Она начал кочевряжиться,
тогда я сказала, что позову Любу, он вмиг побледнел, что-то проблеял. Я
спустила с него штаны, уложила и всыпала ему горяченьких десятка три. Во.
- Ну, ты молодец подруга, но смотри, не переусердствуй. Но когда ты сведёшь
меня с Павлом?
Клава задумалась.
- Виталий через неделю улетает в командировку, я позвоню Павлику и приглашу в
гости, ты будь к этому времени готова. Договорились?
Через неделю Клава позвонила Любе.
- Приезжай, он будет к двум часам.
Люба собрала всю атрибутику, которую в тайне хранила от мужа, тайком спрятала
её в сумку, Лёше она сказала, что её не будет до вечера, приказала её ждать и
не выходить из дому.
В половине второго волчица вышла на охоту.
Клава открыла ей дверь.
- Ещё не пришёл. Я ухожу, как договорились.
В пустой квартире она переоделась – сняла трусики, надела чёрные чулки, чёрный
лифчик. Перед зеркалом накрасила губы в кровавый цвет, подвела брови и
подретушировала ресницы. Достала из сумки того же цвета хлыстик, надела туфли
на высоких каблуках.
Она поглядела на своё отражение в большом зеркале – оттуда глянула на неё дама с
холодным выражением лица и с хлыстиком в руке.
Она вспомнила, как два года назад в таком же виде, она соблазнила своего
начальника. Ох и дала же она ему хорошую трёпку. Потом не знала, как от него
отвязаться, ибо он был без ума от неё.
Теперь ей снова захотелось острых ощущений от однообразной семейной жизни – она
ждала жертву.
Она усмехнулась, накинула халат, и стала ждать.
Леша смотрел телевизор, когда в дверь раздался звонок. Он открыл.
- Клава, ты? А Любы нет дома.
- Я знаю.
Она разделась, он стоял в нерешительности. Она смотрела на него с загадочной
улыбкой.
- Пойдём.
- Куда?
Она взяла его за локоть и повела в соседнюю комнату. Так же загадочно улыбаясь,
она достала из сумочки тонкий ремешок и указала на диван. Он, не помня себя,
лёг на диван, повернулся на живот и спустил штаны. Она подошла ближе,
взмахнула ремешком и несильно шлёпнула его, потом посильнее, а потом нанесла
ещё с десяток ударов.
- Хватит, или ещё?
- Ещё, Клавочка, ещё. Прошептал он.
Ровно в два часа раздался звонок в дверь, она открыла. На пороге стоял Павлик.
От неожиданности, что увидел Любу, он замер у входа.
- Проходи, раздевайся.
- А где Клава?
- Мы одни, она вернётся не скоро.
Смущаясь, он прошёл в комнату. Опытная волчица знала, что ей делать. Она
подошла к Павлу, стиснула руками его голову, и впилась губами в его губы.
- Ты хочешь меня, отвечай. Властным голосом спросила она его.
Он оторопело моргал глазами.
- Да. Пролепетал он.
- Тогда раздевайся.
Она резким движением сбросила халат, и предстала перед ним в том виде, от
которого мужчины теряют голову.
- Раздевайся. Крикнула она властным голосом, и ударила его по щеке.
Потеряв всякую волю, он стал лихорадочно сбрасывать одежду. Он предстал перед
ней в одежде Адама. Она оглядела его, его петушок стал медленно подниматься,
он пытался прикрыть его руками, но она грубо отвела его руки, и сильно сжала
рукой то, что пытались прикрыть.
- Это и всё, что у тебя есть? Посмотрим, какой ты мужчина.
Она медленно обошла его кругом, сжала в руках его ягодицы, звонко шлёпнула,
провела ногтями по его спине, оставив яркие красные полосы.
- Ты слышал о женщинах, называющих себя госпожами?
- Да.
- Так вот, я твоя госпожа, а ты мой раб. На колени! И целуй мне ноги. Она
отвесила ему звонкую пощёчину.
Он пал на колени, и стал целовать её ноги, поднимаясь всё выше и выше.
- Там целуй. И она показала на ягодицы.
О какое блаженство для зрелой женщины принимать ласку от молодого человека. Из
груди её вырвался сладострастный выдох, она была на вершине счастья.
- Так ты хочешь меня?
- Да, да, выдохнул покорённый красотой её тела.
- А знаешь ли ты, что за обладание мной, ты должен платить?
В её руках оказался хлыстик. Она ударила его по бедру.
- Ты готов?
- Да, госпожа.
Она указала ему на софу, он лёг.
- Повернись на живот.
Резким ударом она рассекла его ягодицы. Он вскрикнул и повернулся на бок.
- Тебе не нравится?
- Нет, госпожа, бей меня сколько хочешь.
Разошлась волчица, удар за ударом как сладострастный бальзам лился на её душу.
Гулял хлыстик по белым ягодкам, оставляя красные следы. Она раз за разом
кончала, истязая его. Он вертелся как на горячей сковороде, стараясь громко не
кричать от режущей боли. Надо остановиться, но как тут остановишься, наконец,
она пересилила себя, отбросила хлыст, подняла его и поцеловала в искусанные от
боли губы.
- Мой милый мальчик, теперь я твоя…
Она шла по тёмным улицам и вспоминала, как Павлик валялся у неё в ногах и
умолял о новой встрече. Она холодно оттолкнула его и ничего не сказала.
Она вспомнила Лёшу, и ей стало до боли стыдно перед ним – прости меня милый, я
виновата, но я не могу без этого. Как мне искупить вину перед тобой? Ты мечтал
меня выпороть – завтра я попрошу тебя сделать это.
2016-09-28 в 14:32
