Возвращение.

Москва, Россия

- Пусти! Больно! Пусти, тебе сказано, ну!
Ну пожалуйста...Господи, как же больно, пожалуйста, я не могу больше, не могу, не могу, не мо...не м...

Слезы прожигают кожу на груди, оставляя от гордости, выхолощенности, маски самовлюбленной, тщеславной девочки дымящиеся кислотные пятна.

- Здесь нет такого слова "я".

Удар - на бедрах вспухает рубец, через полчаса окончательно расцветающий синим с красными прожилками.

- Единственное, что ты можешь сделать - попросить.

Руки подтягиваются еще выше - я уже не опираюсь на кончики пальцев ног, и могу только рыдать, выть от бессилия и невыносимой боли в локтях.

- Но даже если ты попросишь...Не думай, что это поможет.

Веревка резко ослабляется, и я падаю, падаю, падаю вперед - прямо в его объятия, к нему на грудь, захлебываясь какой-то непривычной теплой благодатью: никаких сожалений, ни боли, ни горечи, ни страха, - лишь плачу чистыми детскими слезами, до того хорошо, словно ангел-хранитель, наконец, обнял меня, чтобы успокоить внутренних демонов, бессмысленных и беспощадных, чтобы больше никогда не оставить одну.

...

-Знаешь, почему я не могу заставить себя писать больше?
-...
- Потому что от каждого нового дня жду новой главы, написанной жизнью. Не хочется уходить в мир текста из реальности с молодой листвой, жарким солнцем, высоким небом и шелестящими соснами.

- Так не уходи.
- Я пишу для того, чтобы сохранить тебя в прохудившейся памяти. Листва и солнце возвращаются по весне, а ты...

Он целует меня как первую любовь - искренне, бережно, спрашивая разрешения, и в то же время настойчиво - разрешение уже дано. Он целует меня как младшую сестру после долгой разлуки, как подругу детства, случайно встретившуюся на давно позабытой улице...

И никогда - как возлюбленную. Мы договорились.

Его твердость в следовании одному курсу раздражает.
- У нас немного времени, надо заехать в гараж, потом я тебя отвезу домой

На закате все тени кажутся длинными - а у той, что идет от А, невероятно смешной вид, и кончик носа упорно сливается с косяком двери. Впрочем, у меня волосы напоминают клоунский парик: торчат во все стороны и тоже рыжие. Хотя тени и черно-белые, я почему-то уверена, что если бы моя не жалась так робко к углу, то можно было бы разглядеть настоящий цвет - неестественно яркий на общем спокойном фоне.

- Иди-ка сюда, - он подхватывает меня под локти и ставит на дощатый постамент у дальней стенки гаража, обычного, забитого всякими ненужностями машиновладельца, обладающего фантазией истинного садюги - иначе зачем бы эти крючки с карабинами, прямо над моей головой?...

Дверь захлопывается - и помещение освещается лишь узенькими полосками света, пробивающимися в щели стен.

И мне становится дико страшно.
Настолько страшно, что зубы начинают стучать, коленки подгибаться, а руки становятся противно-холодными и мокрыми.

Он никогда не завозил меня во что-то специально оборудованное.
И никогда - на другой конец города, до метро неизвестно сколько, незнакомый район, поздний вечер, мы одни.
И никогда так не был равнодушен к моему мнению по вопросам : а что это мы делаем, а что ты собираешься, а зачем вообще мы...

Впрочем, на последний вопрос он отвечает невербально, знаком показав мне протянуть руки, и обвязывая их жесткой узкой веревкой - она впивается в кожу, запястья моментально затекают, я боюсь его, а еще больше того, что прямо сейчас начну орать от страха в голос.

- Рот заклеить или сама заткнешься?

Только сейчас я понимаю, что все это время назойливо-весело что-то лепетала, с повелительными нотками в голосе.
Испуганно мотаю головой.

Руки вздергиваются на самодельной дыбе.
Это - пропасть.
Один крохотный шажок в сторону, еле видное глазу, микроскопическое движение - и я соскользну с едва ощущаемой и почти иллюзорной опоры под ногами.

И тогда веревка оторвет мне руки к чертям - а я упаду на пыльный пол, и узенькая полоска света будет освещать мое лицо, залитое кровью.

Я это заслужила.

- Нет такого слова "я".

Нет и девайсов - он бьет меня голой рукой, именно бьет, почти ребром ладони, заставляя сдерживаться лишь со скрипом в зубах, хотя чаще вырывается визг - тонкий, громкий и противный.

- Единственное, что ты можешь сделать - попросить.

Пожалуйста, пожалуйста, перестань. Пусть и нет такого слова "я", но я-то есть, лиса есть, и эта лиса готова тебе сказать массу разных вещей, начиная от "спасибо за наказание", заканчивая "люблю", хотя последнее не в том ключе и не так, все не так, а единственное верное и правильное - боль и смирение.

- Но даже если ты попросишь...
- Спасибо.

Спасибо.
Спаси...

И веревка наконец ослабляется.

...

На рассвете теней еще нет - они растут в течении дня, так же, как и мы растем в течение жизни.
Я только что написала несколько писем, разослала их по адресатам, собрала сумку с девайсами - некоторые раздать, некоторые выкинуть, растерла нудно ноющие запястья.

Пора бегать - спустя несколько лет, после 3, 5 лет пребывания в Теме и ухода из нее я снова бегаю и снова живу.
Живу!

Доброе утро!
...моя дорога петляет, возвращает к тому, с чего когда-то все началось, а я захлебываюсь какой-то непривычной теплой благодатью: никаких сожалений, ни боли, ни горечи, ни страха, - лишь плачу чистыми детскими слезами, до того хорошо, словно ангел-хранитель, наконец, обнял меня, чтобы успокоить внутренних демонов, бессмысленных и беспощадных, чтобы больше никогда не оставить одну.

Я бегу, я иду, - иду своей дорогой, которой пыталась сбежать от реальности, и которая привела меня к ней же, иду, покачиваясь на носках, запрокидывая голову в небо, иду, расправив плечи и широко шагая, и мне кажется, что внутренний свет плещется во мне, разбрызгиваясь вокруг.

Я иду, иду вперед, рука об руку с осознанием хрупкости всего сущего, приговаривая: нет во мне смерти, и в смерти меня нет, я не боюсь, и ты не бойся, не бойся –

Аминь.