Шантрель, 32 года
Москва, Россия
- Есть три способа нашего с тобой взаимодействия.
Мои глаза завязаны, и я не могу видеть выражения лица, с которым он говорит,
но слышу мягкий, тихий, очень спокойный голос.
- Так вот, первый – это не больно и приятно.
Надавив пальцем на подбородок, он заставляет меня раскрыть рот, и ласково,
нежно целует, проводя языком по внутренней поверхности губ. Этот поцелуй –
глоток молока перед сном, медового, теплого молока. Шелковый лепесток
последнего ландыша в майском лесу. Свет нежаркого осеннего солнца.
- Второй – это больно и приятно.
Он опускает руку и резко, неожиданно сжимает сосок на правой груди – выкручивая
его пальцами, как дети выкручивают руки и ноги у кукол. Или как взрослые
уверенные мужчины поворачивают ключ зажигания. Как все, наверное, люди хоть
раз в жизни отрывают крылья у бабочек – с любопытством, но без жестокости.
- Третий – больно и неприятно.
Вторая рука приставляет к горлу нож. Нож описывает круги у яремной впадины. И в
этот момент он прокусывает из всех сил мне губу – дергаюсь, рот наполняется
кровью, она течет вниз по подбородку. Железо внутри – вкус крови. Снаружи –
вспарывающее кожу лезвие.
Безнадежно скулю от боли, страха и скручивающего внутренности возбуждения.
Я хочу не его, я хочу, чтобы лезвие мягко и без помех, как нож в масло,
вошло в мое горло, а лучше под ребра. Я хочу умереть у него на руках, чтобы он
чувствовал мою дрожь. Я хочу просто умереть.
- …эм, у меня штаны после тебя мокрые.
Повязка сдергивается, и я вижу прямо перед собой его искрящиеся смехом глаза.
Легкая ткань и впрямь влажная после моего сидения у него на коленях. Я
сконфуженно молчу в сторону.
- Все, пора. Напишешь потом, что именно тебя так сильно возбудило. И что ты
выбираешь из трех перечисленных способов.
- Первый.
- Первый? – он отрывается от завязывания шнурков и внимательно смотрит на
меня.
- Не больно и приятно.
- Без боли нельзя, сама понимаешь. Без боли…зачем это все?
- Но…
- Нельзя. Не заставляй меня в тебе разочаровываться.
Дверь захлопывается, а я устало сажусь около нее прямо на пол. Без боли можно,
вот что я ему не успела сказать. Без нее можно любить, а с ней – только
страстно желать, биться одержимо в его руках при истязаниях, и без его рук – в
тоске, когда его нет.
Боль срывает все существующие стоп-краны. Сделайте из женщины мазохистку, а из
мужчины – садиста, и вы получите в конечном счете маньяка.
Мы с ним маньяки. Не наркоманы, о, нет, – те жаждут лишь дозы для себя
родимого, а мы жаждем другого и от других – эмоций, крови, сопротивления,
силы. Беспрекословной отдачи захороненных под телесной оболочкой душ.
Без боли можно. Но нужно ли, теперь, когда время беспощадно ушло вперед и
назад дороги нет?
Назад уже не подняться.
И я знаю, что мы – и он, превышающий скорость, чтобы побыстрее уехать, но
все же, не выдержав, вернуться, и я, скрючившаяся на полу безвольным осевшим
кулем, - все мы реинкарнации той Алисы, что летит без остановки в бесконечно
глубокую кроличью нору. К антиподам обычных людей, где все ходят вверх ногами.
Где нет и не было нормы.
Мы - антиподы.
А маленький островок света, пробивающийся сверху в темное царство абсолютной
черноты, все дальше и дальше…
***
Гудок, нет ответа, сброс.
Гудок, нет ответа, сброс.
Гудок… «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Это ритуал. Я совершаю его раз в две недели, много – в одну. Если сбрасывает –
значит, все в порядке, он просто не хочет меня слышать.
Вот так просто.
Кажется, на этот раз я серьезно его достала.
- Что ты хотела? – звучит голос в голове, больше мне говорить не с кем, -
чтобы он не реагировал на то, что ты вытворяешь? Смены власть предержащих
тараканов в твоей голове равны по количеству сменам власти на Украине в
Гражданскую войну. Монументально и моментально ты возводишь ему памятник – и
сдергиваешь его крючьями на следующий же день. Какой разумный человек это
выдержит?
- А неразумный?
-А неразумных в деле общения с тобой не бывает, - отрезает голос.
Я затыкаюсь. Он любил, когда я молчала. Точнее, он любил, когда я и говорила
тоже. Всему свое время. Когда я молчала, он любил меня мучить: вязать руки за
спиной, шлепать до синяков – те наливались потом зеленоватой синевой.
Прокусывать уши и соски. Корочка медленно-медленно слезала с них после.
Когда я говорила, он улыбался. Записывал мой голос на пленку или слушал, не
отрываясь. Он редко улыбался, на самом деле. Но если это случалось, в моей
груди будто настежь дверцу распахивали, и все, что было во мне светлого,
доброго, теплого – все устремлялось навстречу ему, обволакивая со всех сторон
невидимым коконом.
«Позвони мне. Ради всего святого, позвони мне. Скажи что угодно. Не так. Скажи,
что я тебе нужна, что ты скучаешь. Что ты сам не знаешь, зачем звонишь.»
Позвони мне.
Я шепчу по слогам эту короткую молитву, бредя по темной осенней улице. Я не
верю в молитвы – давно. Я вообще ни во что не верю. Просто если он не позвонит,
не возникнет, не приедет – я умру.
Позвони мне.
Он не звонит. Через полтора часа я сижу на краю окна на лестничном пролете
своего дома.
- Умирать – страшно?
- Слушай, - злится внутренний голос с интонациями моего первого мужа, -
сколько можно себя изводить? Двести раз было сказано – страшно, больно,
навсегда. Это тебе не поизвиваться при эротической асфиксии. И даже не впасть в
кому после операционного наркоза. Это навсегда. И делать это из-за какого-то
мудака, который тебя не чувствует, просто потому что ты не его, не его
женщина, не его любимая – еще и очень глупо.
- На что похож рай?
- Дура, - ласково отзывается супруг. – Ну какой тебе рай, дура малолетняя? В
лучшем случае чистилище.
- А я думаю, что рай – это не зеленое пастбище с агнцами, - не слушаю я его,
- рай – это место, куда мы стремимся попасть всю жизнь. Ты вот вообще к месту
не привязан. Мотаешься себе между воинами Вальгаллы, на самолетах летаешь, в
небе, где нет войны. Потом, может, книжки пишешь.
В голове проносится глубокий тяжелый вздох. Потом голос неуверенно
спрашивает:
- А ты?
- А я тебя жду, - уверенно отвечаю я . – у меня, знаешь, есть маленький домик
в горах. Там горит огонь в камине, а деревянные половицы скрипят как-то
особенно уютно, если ходить по ним босиком. Все стены в стеллажах с книгами,
за окном бушует метель – белая от колючего зимнего снега или зеленая от ярких
красок лета. И я жду тебя каждый день, и в этом мое счастье.
- Вера? – грустно спрашивает голос после продолжительного молчания
- А?
- Ты не прыгай. Если не прыгнешь – все это будет. И я буду к тебе возвращаться,
каждый день, после неба. Только не прыгай.
- Это тяжелое ожидание, Аксель, - подъездная стена холодит спину. Я разминаю
лопатки, будто все это время прижимала к уху телефон, и рука затекла. Только
телефона-то и нет. – Я устала ждать, зная, что ты никогда не придешь. Я
высматриваю тебя в каждом следующем мужчине, у того – твои глаза, у другого –
руки, у третьего – смех. Но эти пазлы никак не могут склеиться в одном, потому
что второго такого нет.
- Аксель, - говорю я в невидимую трубку, видя перед глазами образ
встревоженного мужа. - Аксель, я хочу, чтобы и ты больше не ждал.
Ноги скользят по подоконнику. Ветер бьет по лицу, лицо почему-то мокрое. Я
смотрю на свою руку на створке окна. Она очень холодная и белая. Мраморная рука.
Кольцо давно уже не блестит.
Пада…
И тогда телефон наконец отчаянно звонит, надрываясь от громких звуков – будто
там внутри вопят сотни маленьких ангелов.
- Привет, слушай…
- Я не знаю, зачем…
- Нет, подожди. Подожди. Я…неважно. Ты...
- Я только завтра смогу приехать, - говорят в трубке. - Ты дождись,
ладно?
Я нажимаю на кнопку сброса. И закрываю глаза. Сумерки, снег, тишь, только
скрип половиц под моими босыми ногами. Кресло у окна.
Человек, сидящий в нем, смеется.
- Опять на ноги всех поднял. Что ты мне и сейчас-то покоя не даешь?
Я приближаюсь к нему и подставляю для поцелуя лоб.
- Чтобы ты меня не забыл. Дождался.
***
- Эй, - окликает он меня на прощанье, - дай ты ему хоть Тагора почитать. Ну
помнишь: "Мы закрыли дверь, чтобы туда не вошли боль и страдание, но как
теперь войти любви и теплу"?
- Это не Рабиндранат Тагор, - отвечаю, уже открыв глаза и идя к квартире, на
ходу доставая ключи. – Это твоя его интерпретация . Но я скажу.
Обязательно.
Тем более, что дверца открыта до сих пор.
А больно больше и впрямь не будет.
2014-12-14 в 23:44
