Шантрель, 32 года
Москва, Россия
Предупреждение: произведение - фантазия вперемешку с альтернативной
историей.
но не является ли время кольцом, где события увязаны воедино - спустя и вперед
два, три века?
***
…Он постучал один раз, второй – за дверью тихо, никакого ответа. Прижал
пылающий лоб к холодной каменной кладке, подумал. Она может спать : за стенами
крепости царит жаркий июльский полдень, а ее, тоненькую, Ее высочество
голубая кровь, белые ручки поместили в камеру только вчера, не приноровилась
еще к новому распорядку – в это время в Тюильри все наслаждаются послеобеденными
объятиями Морфея…
А если – так?
Постучал уже условно – два громких, три тихих, шлепок всей ладонью.
Луч света сразу озарил темное царство коридора со всей роскошью, которое только
может себе позволить, проходя сквозь зарешеченное оконце и крохотную, но –
неожиданное открытие! – уютную камеру.
Она стояла на пороге – бабочкой, только что очнувшейся после долгого периода
окукливания, рукава ее домашнего халата (дань моде прошедшего столетия)
широкими крыльями ниспадали до самого пола, а голова, казавшаяся особенно
маленькой в плотно прилегающем чепце, была повернута в сторону, и гордо
вскинута с явным намерением показать ему – его никто здесь не ждал.
И он поверил бы этому, если бы за ее спиной не увидел кушетки с кокетливо
приглашающе-откинутым краем шелкового покрывала, столик с уже расставленной в
причудливом беспорядке посудой – тарелки, стаканы, приборы, и – апофеоз – ее
подернутые влажной дымкой бархатные серые глаза.
Глаза, благодаря которым он стал сегодня полновластным правителем и взошедшим
на трон королем. Предыдущий король умер – да здравствует нынешний!
Глаза той, что взяла всю вину и всю ответственность на себя за содеянное
вчерашней ночью
Глаза, на дне которых вспыхивают огоньки понимания, а капли зрачков больше
всего похожи на застывшую смолу, в которой застряли две стрекозы –
навечно.
***
Простыня липла к спине, кладка стен, за которую она придерживалась рукой, уже
нагрелась, стоны перешли из разряда страстных к умоляюще- жалобным, но ему,
похоже, нравилось
Она сидела на нем наездницей, то прижимаясь грудью к его груди, то резко
подскакивая – влага стекала между полураскрытыми складками на его член, низ
живота, бедра, смешиваясь с его смазочными соками и образуя уже что-то вроде
лужицы, когда он, плотно зажмурив глаза и наконец издав полукрик-полувсхлип -
глухой и очень личный, ей ли предназначавшийся, кончил.
Она буквально сползла на пол, не чувствуя затекших ног, и, встав на колени
перед кушеткой вылизала все дочиста – его вкус был солоноватым и чуть пряным,
ее соки - пресные и безвкусные, как и слезы.
- Ты похорошела, девочка, - он задумчиво водил кончиком пальца по ее
переносице – прямой нос, гордый профиль своенравных цезарей, - простишь ли ты
меня?
- Значит, это правда, Ваше Величество?
- Правда. Тебя казнят завтра. Заговор против наследника престола, убийство
короля – не ты ли подавала в тот вечер ему вино?, обвинение в ереси,
либертинаже… Я не могу не казнить тебя, девочка.
- Вы жестоки, Ваше Величество
- Я милосерден, мой прекрасный олененок. У Помпадур осталась дочь – хочешь ли
оказаться главной целью ее возмездия?
Она вздрогнула. Люди фаворитки ныне покойного короля не просто жестоки – они
изобретательно-жестоки, страшное говорят и про подтопленные нижние этажи их
домов в грязном прогретом хотя бы в летнюю пору Париже, где воздух проникает в
легкие, кажется, лишь с помощью соборов, черными прищепками удерживающими
голубое чистое небо в пределах видимости.
- Не хочешь, - он улыбнулся довольной улыбкой человека, выполнившего свой
долг, - что ж, тогда мне остается только выполнить твое последнее желание,
как и подобает истинному слуге своего народа.
- Оно уже выполнено, Ваше величество, - и добавила уже с вызовом в ответ на
его изумленно поднятые брови, – но если возможно, мне бы очень хотелось
подышать напоследок вдоволь и насладиться ярким солнцем.
- Как гербера, - еле слышно сказал он сам себе и кивнул ей с преувеличенной и
так странно смотрящейся здесь – в бликах кружащихся по камере на свету пылинках
– нежностью.
***
Ее строгий учитель, когда-то написавший здесь же ( правда за несколько десятков
толстых, не пропускающих ни один звук, стен) «Эдипа» и считающий крепость
одним из памятников человеческой мысли, был бы наконец ей доволен.
Она не сделала ничего, получив все.
Возлюбленный умер, не будучи никогда любимым.
Любимый жив, не будучи никогда возлюбленным.
Олененок все так же бежит по Оленьему парку, стрекозы слеплены воедино и
навсегда, а герберы полыхают огнем ее волос и будущих страшных революций,
которые сметут короля, которому – увы – не здравствовать.
Она улыбнулась еще свежему пятну крови на бархате (последняя дань происхождению)
плахи, гордо повернув голову чуть в сторону от балкона высоких особ, и
благодарно прижалась к ткани щекой.
2014-10-22 в 18:39
