tМитрофанова, 41 год
Санкт-Петербург, Россия
10-01-2009 20:15
— Ирка, милая, любимая… — Я ныла в телефонную трубку как профессиональный
нищий. — Ирка, не будь ты скотиной, возьми меня!
— Хуй тебе. — В шестой раз ответила Ирка, но по её голосу я поняла, что ещё
щущуть — и она сломается. — Я тебя с первого класса знаю. Свинью такую. Ты мне
всю дачу загадишь.
— Не загажу! — Я истово перекрестилась, и сообщила об этом Ирке: — Вот те крест
на пузе. Ира, я перекрестилась, если чо.
— Ничего святого в тебе нет. — С горечью сказала Ирка, и процедила сквозь зубы:
— Завтра в девять утра чтоб была на Выхино, у автовокзала. Вовке своему скажи,
чтобы он какие-нибудь шмотки взял, переодеться. Будет мне яблоню выкорчёвывать,
пользы ради.
Я положила трубку, и завопила:
— Вованище, мы едем!
Муж, стоящий у меня за спиной, даже не вздрогнул. Только нашёл глазами
бумажную икону с Николаем Чудотворцем, мученически на неё уставился, и
прошептал:
— Есть Бог на свете…
Те, кто начал свою супружескую жизнь в квартире с прилагающимися к ней
родителями — меня поймут. С родителями жить трудно. Даже если это твои
собственные родители. На третьем году семейной жизни я крепко сторчалась на
валерьянке, а Вовка стал испытывать проблемы с потенцией. Половая жизнь нашей
ячейки общества неумолимо угасала, и впереди маячила перспектива развода и
дележа имущества, состоящего из телевизора и холодильника с магнитиком в виде
жопы.
Иначе и быть не могло. Вовкину потенцию сильно повредила моя мама, каждую ночь
входящая в нашу спальню со словами «Одурели что ли — трахаться на ночь глядя?
Отцу завтра в шесть вставать, а они пыхтят на весь дом!», и имеющая нездоровую
привычку хвалиться своим подругам Вовкиными яйцами: «А какие яйца у моего зятя!
Он вчера сидит на кухне в трусах, картошку чистит. Ноги раздвинул — а из трусов
такой царь-колокол вывалился — я охуела. Повезло моей дочушке, повезло»
Мои попытки поговорить с родительницей «по душам» дали прямо противоположный
результат. Теперь мама каждую ночь входила к нам в спальню, где-то в промежутке
между петтингом и минетом, и громко докладывала: «Завтра суббота. Папе на
работу не надо — можете трахаться». А подругам своим стала рассказывать, что у
Вовки, как оказалось, яйца очень мелкие, а большими они ей вначале
показались, потому что у неё очки на плюс шесть. И дочушке её не повезло.
С Вовкиными родителями мне жилось бы намного хуже, потому что папа у него
полковник в отставке, и наше первое с ним знакомство началось и закончилось
тем, что папа посмотрел на меня как Собчак на Катю Гордон, и отчеканил: «Такое
жидкое говно нам весь генофонд испортит. Ни рожи, ни кожи, ни сисек, ни
писек. Наплодит тебе хомяков-рахитов и вот таких медуз беспозвоночных, а потом
с первым попавшимся гомосеком свалит. А я твой зоопарк кормить не буду».
В общем, выбора не было, и после свадьбы мы с Вовкой стали жить у меня,
получив в подарок от родителей набор кастрюль, и предупреждение: «Только
попробуйте замок в дверь врезать. Мне внуки ещё не нужны»
Нам внуки тоже пока были не нужны, но ебаться, в общем-то, хотелось. Вовке
даже каждый день. Поначалу. Но, спустя два года, Вовке уже не хотелось ничего,
кроме как отравиться. А мне постоянно хотелось валерьянки. Вначале мы пытались
наладить половую жизнь в гостях у друзей, но друзья быстро догадались зачем мы
к ним приходим, и два часа кряхтим в ванной, и перестали нас приглашать после
того, как мы им сорвали раковину, и нечаянно забрызгали зеркало.
Оставалась только Ирка. Ирка, и Иркина дача. У Ирки мы в гостях не были ни
разу, и общих знакомых, которые могли бы ей насплетничать про зеркало и
раковину, у нас тоже не было. Тем не менее, Ирка никогда не приглашала меня в
гости, памятуя о том, как четыре года назад она оставила мне ключи от своей
квартиры, в которой жила голодная кошка, нуждающаяся в регулярном питании, а
я за три дня Иркиного отсутствия затопила ей квартиру, сломала телевизор,
разбила стекло в серванте, и потеряла кошку. Кошку мне Ирка не простила до сих
пор, и мою просьбу взять меня и Вовку с собой на дачу — сразу восприняла в
штыки. Но она ж меня с первого класса знает. Я ж без мыла в жопу влезу. Поэтому
впереди нас с Вовкой ждали незабываемые выходные, полные секса, разврата и
разнузданных оргий.
В Выхино наша супружеская пара была уже в восемь утра. На тот случай, если Ирка
передумает, и захочет уехать без нас. Наши глаза лучились счастьем, карманы
были туго набиты гандонами, и мы крепко держали друг друга за руки как два
еврея перед входом в газовую камеру.
Ирка появилась у билетных касс в восемь сорок пять, что подтвердило мою догадку
о её непорядочности.
— Что ж ты так, Калинина, а? — Я подскочила к Ирке со спины, и хотела
укоризненно хлопнуть её по плечу, но одну мою руку мёртвой хваткой держал Вовка
(подозреваю, что это была судорога щастья), а второй я придерживала свой
карман с гандонами, чтобы они не выпали Ирке под ноги, и не спалили мои
намерения. Поэтому я стукнула Ирку лбом по горбу.
— Вы тут со вчерашнего дня торчите? — Глаза Ирки пробежались по нашим
измождённым лицам, и остановились на половинке чебурека, который Вовка грустно
жевал без помощи рук. — Небось, и билеты уже купили?
Я выразительно постучала по своему набитому карману, а Ирка явно начала что-то
подозревать.
— Наш автобус отходит в девять тридцать. Можете сходить поссать. До Рязани
поедем без остановок. В автобусе семечки не грызть, на пол не блевать, и
соплями на стекле слово «Хуй» не писать. — Ирка уставилась на меня немигающим
взглядом, и я поняла, что она в деталях помнит ту школьную автобусную
экскурсию в Ярославль. И наверняка не простила мне кошку.
В автобусе я демонстративно уступила место у окна Вовке, а сама уселась ближе к
проходу, положив руки на колени так, чтобы Ирка их видела до самой Рязани. Но
впечатления на Ирку это не произвело.
— Не вздумай блевать на пол. — Подруга протянула мне два пакета. — Вовке тоже
дай. Наверняка он такой же блевун как и ты. Раз на тебе женился.
Так, с добрыми напутствиями и с двумя пакетами, мы отправились в путь. Путь
был долгим, Рязань — это даже не Мытищи, заняться было нечем, и я всю дорогу
развлекала себя тем, что нашёптывала Вовке в ухо всякие грязные и непристойные
вещи, но перегнула палку, и Вовка дважды воспользовался пакетом. Это тоже меня
немного развлекло, а Ирка по-учительски покачала головой, давая мне понять,
что в моём муже она не ошиблась.
На дачу мы приехали к часу дня, и сразу поинтересовались где мы будем спать.
Ирка покосилась на мой карман, сказала, что я озабоченное животное, и указала
нам с Вовкой нашу комнату. В тот момент, когда я сняла трусы, оставшись в
футболке и панамке, и вывалила на кровать все гандоны, дверь тихо скрипнула,
приоткрылась, и в образовавшейся щели появился Иркин рот, который жалобно
сказал:
— В этом посёлке живут сплошь научные работники из папиного института. Все люди
очень уважаемые, все меня хорошо знают. Умоляю, ведите себя прилично. Вы
уедете, а мне тут ещё жить. Пожалуйста…
В Иркином голосе была такая неземных масштабов грусть, что я непроизольно
надела трусы обратно, скомкала в руках панамку, и запихнула под кровать
гандоны.
— Бог терпел, и нам велел. — Философски высказался Вовка, и спросил у Иркиного
рта: — Чо там с яблоней твоей надо делать?
— Выкопать и выбросить. — Грустно сказал рот. — Только у меня лопата сломалась.
Вы переодевайтесь, а я пойду к соседу, лопату у него попрошу.
Рот исчез, дверь закрылась, я всхлипнула, Вовка мужественно пошевелил
челюстью, и крепко меня обнял:
— Ничего, у нас ещё вся ночь впереди. Ночь, полная страсти, огня, и изысков.
Чо ты там в авобусе говорила про жопу?
Я потупила взор, и промолчала.
Стемнело. За домом пылал костёр, на котором мы казнили Иркину засохшую
смоковницу, мы с Вовкой пили пиво, а Ирка — молоко.
— Хорошо сидим… — Я сдула пену, вылезающую из моей бутылки. Прям на Вовку.
— Хорошо… — Ирка слизнула молочные усы, и посмотрела на часы. — Чёрт! Уже
одиннадцать! Мне ж к Марии Николаевне надо!
— Кто такая? — Лениво поинтересовалась я, прижимаясь к Вовке, и пытаясь
незаметно завладеть его второй бутылкой. — Научная работница-душегубка? Убийца
лабораторных собачек и обезьянок? Чикатило с вялыми сиськами?
— Не надо так про Марию Николаевну! — Иркины губы задрожали. — Не надо! Это
папина двоюродная сестра!
— А чо она тут делает? — Мне нравилось доводить порядочкую Ирку до инсульта. С
первого класса нравилось. Наверное, поэтому меня Ирка и не любила. — Никак,
папанька твой злоупотребил служебным положением, и выбил своей сестричке шесть
соток в Рязани, обделив, возможно, какого-нибудь гения науки, лауреата
Нобелевской премии, и обладателя Пальмовой ветви?
— Какая же ты, Лида… — С горечью облизала молочные усы Ирка, и покачала
головой. — В тебе есть хоть что-то человеческое?
— Говно. — Прямолинейно ответила я. — И много. Так что тут делает Мария
Николаевна?
— Живёт. — Отрезала Ирка. — Живёт и болеет. Я ей хожу давление мерять. И щас
пойду.
Подруга порывисто встала, зачем-то осмотрелась по сторонам, нырнула в дом,
вынырнула оттуда с тонометром подмышкой, и демонстративно ушла, хлопнув
калиткой.
Наступила тишина. Где-то, непонятно где, тихо пердели сверчки, звенели
комары, и казнилась Иркина яблоня. А нам с Вовкой было хорошо.
— Накажи меня, товарищ Фролов! — Я наклонилась к Вовкиному уху, и вцепилась в
него зубами. — Я плохая колхозница, мои свиньи потравили твой урожай, и я
шпионю на вьетнамскую разведку!
— Ах ты, вредительница! — Вовка задрожал. — Я исключу тебя из партии!
Товарищескому суду тебя отдам на растерзание! Без трусов.
— А ещё я утаила от государства пять тонн сахарной свеклы, и продала колхозную
корову в Америку! Накажи меня за это, председатель комсомольской ячейки!
— Щас накажу… — Трясся Вовка, сдирая с меня джинсы вместе с трусами, и
опрокидывая на спину. — Я тебе покажу как государственное имущество проёбывать,
проститутка революционная!
Под моей спиной хрустели ветки, и вкусно пахло, из чего я сделала вывод, что
лежу я в кусте чёрной смородины, и Ирке весть о кончине её куста не добавит
здоровья.
Хрустели ветки, и мои тазовые кости, уже сросшиеся в результате долгого
отсутствия вагинальной пенетрации.
Хрустели кости, и Вовкины суставы.
Мы очень громко хрустели, иногда оглашая окрестности криками:
— Я буду наказывать тебя до тех пор, пока не вернёшь всё что спиздила!
— Я не могу, Володя! Отпусти меня! Не мучай!
— Нет! Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь! Ты должна быть наказана!
Всё это время я лежала на спине, зажмурив глаза, чтобы чего доброго не окосеть
от того, что куст я давно сломала, и теперь бьюсь головой о бетонную плиту,
которыми на Иркиной даче были обложены все грядки, чтоб земля не расползалась.
Когда Вовка взвыл, и прекратил движения, я посчитала, что опасность
косоглазия миновала, и открыла глаза.
И тут же получила дополнительный оргазм, от того, что увидела над собой усатое
еблище незнакомого мужика. Еблище смотрело на меня в упор, ловило ртом воздух,
хваталось за сердце, и шептала что-то похожее на «лопата».
— Вова… — Простонала я, поднимая за волосы Вовкину голову от своей груди. —
Вова… Там маньяк-извращенец… Я боюсь!
Вовка посмотрел на моё лицо, сгруппировался, ловко вскочил на ноги,
умудрившись при этом не оставить во мне свой хуй навсегда, и принял какую-то
боевую стойку. Глаза усатого еблища окинули взглядом Вовку, проследили за
коротким полётом гандона, сползшего с Вовки, и упавшего еблищу на ногу, и оно
снова простонало:
— Лопата…
— А… Вовка дружелюбно улыбнулся еблищу. — Ира у вас лопату брала? Щас-щас-щас,
одну минутку. Не уходите никуда, я щас принесу.
— Вова, я с тобой! Я выбралась из кустов, натянула футболку почти до колен, и
Квазимодой поковыляла за мужем. — Я с ним не останусь. Он на меня смотрит очень
странно.
— Ещё б он не смотрел. — Вовка вытащил из земли лопату, и постучал ей по
бетонной плите, отряхивая засохшую землю. — У него, поди, в последний раз
баба была, как Олимпиада — в восьмидесятом году. А тут — нна тебе:
сиськи-письки, и кино для взрослых в режиме реального времени. Эй, сосед! —
Вовка отряхнул лопату, и обвёл участок глазами. — Лопату забирать будешь?
Усатое еблище исчезло.
— Чойта он? — Вовка кивнул на пустое место, где минуту назад ещё стояло еблище.
— Дрочить побежал, что ли?
— А нам-то что? Пусть дедок перед смертью себя побалует. Надо будет потом к нему
Ирку с тонометром отправить. А то как бы не помер с непривычки,
гипертоник.
Ещё полчаса прошли в полном блаженстве. Я допивала Вовкино пиво, и болтала
ногами, сидя на скамейке, Вовка ворошил в костре угли какой-то арматуриной, в
воздухе витал запах щастья и жжёной резины, которую мы подобрали возле
смородинового куста, и тоже казнили на костре.
Беда пришла внезапно. И выглядела она как усатое еблище с милиционером.
— Вот она, вот! — Кричало еблище, тыкая в меня пальцем, и с ненавистью глядя
на Вовку, который замер с бутылкой пива в одной руке, а вторая зависла на
полпути к его губам, с которых он собирался стереть пивную пену. — Вот она,
девочка бедная, жертва грязного животного! Вы только посмотрите на него! Он же
явно олигофрен! Эти глаза, этот тупой, жестокий взгляд, да у него пена изо
рта идёт! — Еблище обрушило на Вовку взгляд, полный ненависти.
— Разберёмся. — Осадил еблище милиционер, и подошёл ко мне. — Ну что,
заявление писать будете?
— Я?! — Я ничего не понимала? — Я?! Я?!
— Немка, что ли? — Еблище посмотрело на милиционера, и перевело: — Это она
«Да» говорит. Три раза сказала.
— Какая нахуй немка?! — Ко мне вернулась речь, а Вовка вышел из ступора, и и
вытер пену. — Вы ебанулись тут все, что ли?! Да я сама щас этого гуманоида
усатого засажу на всю катушку! Какого хуя вы вообще врываетесь на частную
территорию? Чо за милиция? Покажите документы! А то знаю я, блять, таких
милиционеров!
— Где хозяйка дачи? — Вопрошал милиционер.
— Он её убил! Убил её, животное! — Верещало еблище.
— Идите все нахуй отсюда! — Орала я, размахивая руками, и напрочь забыв что на
мне нет трусов.
— Где тут городской телефон? Я звоню в ноль один, в ноль два, и в ноль три. —
Вовка адекватнее всех среагировал на ситуацию.
— Стоять! — Рявкнул милиционер, и достал из кобуры пистолет. — Документы свои,
быстро!
— Какие… — Начал Вовка.
— Вова! — Истерично заорала я, и вцепилась ногтями в усатое еблище.
— Мать твою! — Заорало еблище.
— Всем стоять! — Крикнул милиционер, и выстрелил в воздух.
И в этот момент на участок вошла Ирка…
— Хорошо отдохнули, блять… — Я сидела в пятичасовом утреннем автобусе,
увозящим меня и Вовку обратно в Москву, и куталась в Вовкину куртку.
— Да брось. — Вовка грыз семечки, и незаметно сплёвывал шелуху на пол. —
По-моему, смешно получилось. Ирку жалко только.
— Нихуя смешного не вижу. И Ирку мне не жалко. Предупреждать нужно было.
— Откуда ж Ирка знала, что этот мудвин сам за своей лопатой попрётся, а тут мы
в кустах: «Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь, ты должна быть наказана!»
Кстати, соседа тоже жалко. Просто так сложились звёзды, гыгыгы. — Вовка
заржал, и тут же поперхнулся семечкой.
Я с чувством ударила его по спине:
— Никогда в жизни больше в Рязань не поеду. Мне кажется, об этом ещё лет десять
все говорить будут.
— Да брось. Порнуху любую возьми — там такое сплошь и рядом.
— Вова, я не смотрю порнуху, к тому же, такую грязную. Тьфу.
Полчаса мы ехали молча.
— Знаешь, — я нарушила молчание, — а я всё-таки до сих пор не пойму: зачем
Ирке надо было говорить соседу, что к ней на дачу приехала подруга с братом?
Муж с женой, заметь, законные муж с женой — это что, позор какой-то?
— Ты сильно на неё обиделась? — Вовка обнял меня за плечи, заправил мне за ухо
прядь волос. — Всё равно помиритесь. Подумаешь, горе какое: сосед поцарапанный,
Ирка с приступом астмы, и Марья Николаевна с инсультом. Не помер же никто.
Помиритесь, зуб даю.
Я отвернулась к окну, ковырнула в носу, и начала писать на стекле слово «Хуй»
2012-02-24 в 22:49
