После так трагически закончившегося свидания, весь можно сказать на грани истерики, я вдруг увидел ее. Я забыв о своей любви и о своем великом несчастии в 16 лет, снял белую кепку с головы, и помчался по траве запущенной усадьбы, не касаясь травы. И вот она. Исподом вверх исключительно редкая аберрация большой перламутровки, у которой серебристые полосы, украшающие изнанку задних крыльев, соединялись придавая им ровный металлический отлив. Налюбовавшись вдоволь, я ее отпустил, и глядя как она улетает, тяжело тяжело вздохнул. Тут же вспомнив, что я самый несчастный человек на земле и поплелся к дому.

У запущенной усадьбы был совсем незапущенный дом. По последней моде двери, открывающиеся при приближении пропустили меня и в гостиной я нашел Марину Федоровну с двумя сконфуженными молодыми людьми в студенческих тужурках и бело красных гетрах. По тому как щурились глаза Марины Федоровны я всегда мог угадать ее настроение и даже количество ума ее собеседников, но теперь у нее были такие глаза, что я пробегая мимо, остановился и поздоровался учтиво.

Один студент покрытый светлым пушком, подергивающий изредка правым плечом, и другой с рыжеватой челкой, лезшей в глаза пришли спросить разрешения воспользоваться стоящей на границе усадьбы пустой ригой для постановки пьесы. Ставился русский перевод трехактной "Liebelei" Артура Шницлера. Справится им с этой затеей помогал известный режиссер Анчаров. Не приму ли и я участия? - спросили они меня, - в роли господина продающего белые камелии? В шестнадцать лет я был столь же заносчив, как и застенчив и я сразу отказался, и тут же смутившись согласился. И вспомнив, что я очень сильно должен страдать от несчастной любви, продолжил свой бег вверх по лестнице.