Человек, которого не было 2

Человек, которого не было

"Гниющий город, мерзкий, отвратительный город. Тоскливый город, тоскливые огни на тоскливых улицах, тоскливые клоуны в тоскливых мюзик-холлах, тоскливые очереди у тоскливых кинотеатров, тоскливая мебель в тоскливых магазинах. Тёмные станции, казармы, склады. Мрачные бары, выстроившиеся вдоль Больших бульваров. Город шумный или опустевший, усталый или возбуждённый, разграбленный, опустошённый, осквернённый город, ощетинившийся запретами, стальной арматурой, железными оградами. Дома-склепы: гниющие крытые рынки, зона трущоб в самом центре Парижа, невыносимый ужас бульваров, оцепленных полицией. Как заключённый, как сумасшедший в своей камере. Как крыса в поисках выхода из лабиринта. Ты измеряешь шагами протяжённость Парижа. Как голодающий, как почтальон, доставляющий письмо без адреса. Теперь тебе уже негде укрыться. Тебе страшно. Ты готов к тому, что всё остановится: дождь, время, поток машин, жизнь, люди, мир; всё исчезнет: стены, башни, полы и потолки, мужчины и женщины, старики и дети, собаки, лошади, птицы, всё разрушится до основания, будет парализовано, выкошено чумой, поражено эпилепсией; мрамор выкрошится, дерево обратится в труху, дома бесшумно рухнут, потоп растворит их штукатурку, разнесёт на части 100-летние шкафы, разорвёт ткань в клочья, смоет типографскую краску с газет, огонь без пламени поглотит лестницу, улица провалится и расколется пополам и обнажит зияющий лабиринт канализации; ржавчина и туман захватят город. Ты жив, но ты так и не почерпнул мудрости. Не подставляешь глаза палящему солнцу. Двое старых третьесортных актёров не пришли за тобой и не заключили тебя в объятия с такой силой, что вы стали бы одним целым, и завалились бы все трое, если бы одного из вас сбили с ног. Милосердные вулканы пощадили тебя. Твоей матери не пришлось приводить в порядок твою новую одежду с блошиного рынка. Тебе непридётся в миллионный раз познать горечь жизненного опыта и выковывать в кузнице своей души нерукотворную высокую мораль своей расы. Ни твой старый отец, ни любой другой старый умелец не смогут уже никогда ничем тебе помочь. Ты ничему не научился, кроме того, что одиночество ничему нас не учит, кроме того, что равнодушие ничему не учит. Ты был один и хотел сжечь все мосты между собой и миром. Но ты - такая маленькая мошка, а мир - он такой большой: его не пройти, как эти несколько километров, вдоль фасадов, витрин магазинов, парков и набережных. Безразличие бесполезно. Твой отказ бесполезен. Твоя безучастность не имеет смысла. Ты веришь, что просто проходишь мимо, шагая по бульварам, перемещаясь по городу, двигаясь вослед за толпой, проникая в игру теней и трещин. Но ничего не происходит: ни чуда, ни взрыва. С каждым днём терпения у тебя остаётся всё меньше. Время должно остановиться, но ни у кого нет сил сражаться со временем. Возможно, ты смошенничал, стащив какие-то крохи, какие-то секунды, но ожидаемое падение капли воды из крана на лестничной площадке никогда не переставали отсчитывать часы, минуты, дни и времена года. Долгое время ты строил и уничтожал свои святилища - отдавая команду или бездействуя, передвигаясь или во сне. Ночные патрули, минуты перемирия, полёт света и тени. Возможно, ещё долго ты мог бы продолжать врать самому себе, умерщвляя свои чувства. Но игра окончена. Мир не перевернулся, а ты не изменился. Безразличие не сделало тебя кем-то иным. Ты не умер, не сошёл с ума. Над тобой не висит никакого проклятья. Тебе не уготованы мучения: зловещему ворону не придётся выклёвывать твои глаза, стервятнику не придётся давиться твою печенью, вырывая её из тебя утром, днём и в полночь. Никто не осуждает тебя, - ты не совершил никакого преступления. Время, которое всё видит, вынесет решение независимо от тебя. Время, которое знает ответ, продолжает длиться. В такой же точно день, немного позже, немного раньше, всё начинается снова, всё начинается снова и всё продолжается. Перестань говорить, как во сне. Посмотри! Посмотри на них. Их тысячи тысяч, расставленных, как молчаливые часовые, у реки, вдоль набережных, по всей промытой дождём площади Клиши, мертвецов, увязнувших в своих грёзах, ожидающих брызг морского прибоя, могучих волн, хриплого крика морских птиц.

Твоя одежда, твоя еда, то, что ты читаешь, - ничего не скажут о тебе. Ты больше не доверишь им эту опустошающую, невыполнимую, беспощадную обязанность представлять тебя.Твои глаза окончательно теряют свой блеск, твой силуэт теряет стройность. Выражение беззлобной безмятежной усталости играет в уголках твоих губ. Все мгновения равноценны, все пространства похожи. Ты никогда не торопишься, тебе никогда не случается заблудиться. Тебе не хочется спать. Ты не голоден. Ты спишь, ешь, идёшь, продолжаешь жить, как подопытная крыса, забытая в своём лабиринте рассеянным учёным. Для тебя не существует никакой иерархии. Сейчас ты безымянный хозяин мира, тот, над которым история уже не имеет власти, тот, кто уже не чувствует, что идёт дождь, не замечает наступления ночи. Ты неприступен, как дерево, как витрина, как крыса. Но крысам не приходится мучиться бессонницей. Крысы не просыпаются в испуге, охваченные паникой, все в поту. Крысам не снятся сны, а ты - как ты можешь защититься от снов? И крысы, как тебе известно, не играют в пинбол.

Ты можешь играть или не играть, но тебе не начать диалог, и ты не можешь заставить автомат сказать то, что он никогда не сможет сказать. Бесполезно прижиматься к нему, тяжело дыша, механизм остаётся нечувствительным к твоему дружескому расположению, к любви, которой ты ищешь, к желанию, которое мучает тебя.

Несчастья не обрушились на тебя внезапно, сбивая с ног, они подкрались почти заискивающе, методично пропитали твою жизнь, твои передвижения, часы, которые ты влачишь, твою комнату, завладели трещинами в потолке, твоим лицом в треснувшем зеркале. И силы покинули тебя. Западня, - опасная иллюзия собственной непроницаемости, прекращения обмена с внешним миром, иллюзия бесшумного скольжения, недоступности, двух широко открытых глаз, смотрящих вперёд, впитывающих всё, не сохраняющих ничего. Бытие без памяти, без тревог. Но здесь нет выхода, и чуда нет, и нет правды.

Ничто из того, что ты ищешь, не является реальным. Существует только одиночество, каждый раз ты сталкиваешься с ним, когда видишь своё лицо. Ты перестал разговаривать, и уже ничего не слышишь в ответ. Но те слова, те тысячи, миллионы слов, которые высохли в твоём горле, пустая болтовня, крики радости, слова любви, глупый смех, когда ты сможешь снова их обрести? Сейчас ты живёшь в аду молчания. Но не ты ли самый молчаливый из всех? Чудища вошли в твою жизнь, крысы - твои приятели, твои собратья. Десятки, сотни, тысячи чудищ. Ты можешь опознать их по их почти незаметным признакам, по их вороватому отступлению, по их молчанию, по их бегающим, нерешительным, испуганным глазам, которые они отводят, встретившись с твоим взглядом.

Все те, кто пристают к тебе, задерживают тебя, ощупывают тебя, заталкивают свою убогую правду в твою глотку, выплёвывают тебе в лицо свои вечные вопросы, свою благотворительность, свой единственно верный путь. Разносчики истинной веры, которая спасёт мир. Жёлтые лица, изношенные манжеты, заики, всегда готовые поведать историю своей жизни, рассказать о времени, проведённом в тюрьме, в сумасшедшем доме, в больнице. Старые школьные учителя, которые вынашивают планы по стандартизации орфографии, стратеги, прорицатели, целители, просветители, все, кого одолевают навязчивые идеи, неудачники, голодранцы, безобидные придурки, высмеиваемые барменами, наполняющие стаканы до самых краёв, так, что им не донести их до рта, старые вешалки в мехах, пытающиеся сохранить достоинство, опрокидывая "Мари Бризар". И все остальные, которые ещё хуже, самоуверенные, смазливые, самодовольные всезнайки, толстяки и вечно юные, молочники и декораторы; пьяницы в загуле, бравые вояки, вонючие богачи, тупые ублюдки. Уроды, уверенные в своих правах, которые обращаются с тобой запросто, призывают тебя в свидетели, Уроды со своими большими семьями, со своими уродливыми детьми и уродливыми собаками, тысячи уродов стоят перед светофорами, крикливые уродливые самки, уроды с усами, в жилетах, в подтяжках, уроды, которые вываливаются из автобуса перед безобразными памятниками, уроды в праздничных нарядах, толпы уродов. Ты бредёшь, но толпа редеет, ночь больше не защищает тебя. Но ты продолжаешь идти, идёшь всё вперёд, неутомимый, бессмертный. Ты ищешь, ты ждёшь. Идёшь сквозь окаменевший город, мимо идеальных белых плит отреставрированных фасадов, мимо окаменелых мусорных баков, мимо брошенных стульев, оставленных консьержками; проходишь через призрачный город, через покинутые строительные леса вокруг выпотрошенных многоквартирных домов, через мосты, дрейфующие в дожде и тумане. Нет, ты не тот безымянный хозяин мира, ты не из тех, над кем не властна история, ты не из тех, кто не замечает дождя, не обращает внимания на приближение ночи. Ты уже не тот, прежний - недоступный, ясный, прозрачный. Ты боишься, ты ждёшь. Ты ждёшь на площади Клиши, пережидаешь ливень."

(С)