Анна (рассказ, чтобы не потерять шедевр)

В России, да не только в России в благочестивые времена была в почёте розга. Секли всех невзирая на возраст и титулы. Секли крестьян, мастеровых, арестантов, да и дворян в юном возрасте не обходила вниманием гибкая лоза.

Не почиталось чем-то постылым заголять зад и расписывать его красными рубцами до крови. Другого сечения как до крови не признавалось.

Масса народу собиралась на площадях городов, в деревнях посмотреть на субъекта или субъектицу прикреплённую к лавке и выставленной на всеобщее обозрение оголённой задницы перед взором честного народа.

Взрывами восторга встречали они вопли секомого, подбадривали палача, мочалившего прутья об оголённый зад. И вот, наконец, наступал апофеоз порки – иссечённая задница покрылась каплями крови, которая каплями начала стекать по бёдрам. Брошены превращённые в мочало окровавленные прутья и заменены свежими. Толпа ликует, палач вытирает потное лицо рукавом и продолжает сечь то, что недавно было… впрочем, что было, то было, а теперь неузнаваемо.

Не думает каждый ликующий в толпе, что завтра он может лежать на скамье, и другие будут ликовать, взирая на его кровоточащий зад.

Толпа особенно любит смотреть, как секут толстозадых баб, и визг толстожопой им льётся как бальзам на душу.

Но не только розга является средством наказания. Есть любители острого ощущения, которым нравиться жгучее прикосновение тонкой лозы к своим ягодицам. На старинных гравюрах есть изображения, часто наивные, например, как солидный господин, подставив свой толстый зад путане, получает наслаждение от порки розгами, путана, выставив свою красивую ножку, с удовольствием, что видно по игривой улыбке, добротно полосует его ягодицы. На другой гравюре молодая графиня, сидя верхом на обнажённом паже, яростно сечёт его плёточкой, что видно по отчётливым рубцам.

В Древнем Риме госпожа, прежде чем пойти на свидание к любовнику, заставляла высечь себя рабыне, чтобы сильней возбудиться.

Я прочитал утверждение одного шутника, что Пифагор заставлял сечь себя рабыне, чтобы голова лучше работала. Таким образом, ему пришла в голову теорема о «пифагоровых штанах», где немалую роль в доказательстве оной сыграла его рабыня, и то, что пифагоровы штаны во все стороны равны, знает теперь любой школьник.

Впрочем, это шутка, и я в неё не верю.

Впрочем, это только начало, чтобы разогреть читателя.

Перенесёмся мы в XVIII век во времена правления императрицы Елизаветы Петровны – дочери Петра Великого, где розга почиталась как за благо и применялась при всех случаях жизни.

В небольшом именье в тульской губернии жила помещица Анна жгучая брюнетка, воспитанная в духе домостроя, и неоднократно получающую в детстве берёзовую кашу. Впрочем, особенно строго её не наказывали за исключением того случая, когда к ним в именье не приехал её кузин. Ей в ту пору исполнилось 15 лет, кузин был старше на два года.

Их застала матушка за неприличным занятием – она стояла, задрав платье, показывая свои прелести – кузин был возле неё на коленях, и целовал её ножки, возложив руки на её тугие девичьи ягодицы.

Суд состоялся немедленно, кузен был заперт в чулане, а Анну с помощью сенных девок растянули на топчане и всыпали солидную порцию розог, от которых её нежная попочка долго помнила почём фунт лиха, и сидеть она смогла только через неделю.

Что касается кузена – ему предложили выбор либо его немедленно высекут и замнут этот случай, либо обо всём доложат его отцу, которого он боялся.

Он выбрал первое, и на том же топчане, где секли Анну, сенные девки стянули с него панталончики, ухватились за руки и за ноги.

Анна с заплаканными глазами, потирая попу, лежала на кровати в другом конце дома. Вдруг до неё донёсся звук напоминающий визг поросёнка. Она прислушалась и догадалась – там секут молодого ловеласа.

Она встала и, не обращая внимания на боль, пошла по дому, приближаясь к тому месту откуда доносился визг. Подошла к комнате, откуда отчётливо доносился вопль, и приоткрыла дверь. Кузен с голой попой пытался вырваться из цепких рук девок, тетушка, применив всю свою женскую силу, нещадно секла его. Он визжал и просил о пощаде.

- Хватит, не надо, расскажите лучше отцу, пусть он меня высечет.

- Нет уж, согласился, так терпи.

Анна стояла поражённой, впервые на её глазах пороли молодого человека. Она не могла оторваться от этой сцены порки. Неожиданно она почувствовала желание самой высечь кузена, её возбуждал вид его иссечённых ягодиц, алые рубцы и истошный крик о пощаде. Она не могла оторвать взгляд, и шептала – Так его, так.

Анна испугалась, что её могут заметить, отошла от двери и поплелась в свою комнату, ещё долгое время до неё доносился крик несчастного кузена, и наконец, всё стихло.

Его отправили домой через три дня, он хмуро посмотрел на неё, когда прощались, как будто она была виновата в том, что высекли его. Карета тронулась, и Анна с той поры не видела его целых пятнадцать лет.

Анну выдали замуж, когда ей было 20 лет. Родители беспокоились – барышня на выданье, а никто не сватается. До этого сватался один вдовец помещик намного старше её, но она сказала – Лучше утоплюсь, чем выйду за него.

А через год сосватался поручик лейб-гвардии гусарского полка – жених не первой свежести, но весьма недурён собой.

Подумала Анна и пошла под венец. Увёз он Анну в своё имение, а через месяц призвали его на войну с Пруссией. То была воля матушки императрицы Елизаветы Петровны.

Муж писал ей нежные письма, писал, что скоро возьмём Берлин. Вернусь, вот тогда заживём.

Позднее утро в барской усадьбе, Анна завтракает в светлой столовой, горничная Дуняшка стоит у неё за спиной, ожидая очередную прихоть барыни. Поодаль сутулясь, ждёт распоряжений староста деревни Прокопий.

- Опять ты омлет пересолила. Бросает вилку барыня. Смотри у меня, Дуняшка, высеку, собственноручно высеку.

Дуняшка падает на колени.

- Прости матушка барыня, не доглядела, я вот вам сейчас оладушек принесу, вкусные со сметаной.

- Какой сегодня день, Прокопий?

- Суббота, матушка.

- Кого сегодня сечём?

Прокопий достаёт из порчин замусоленную бумажку, близко подносит её к лазам, шевелит губами, откашливается.

- Ну?

- Егорку малолетнего, в курей камнями кидался.

- Не помню такого.

- Пять лет ему отроду.

- Так пусть его мать хворостинкой постегает.

- Уже постигала.

- Кто следующий?

Прокоп, напрягая глаза читает.

- Стяпан с Алёшкой подрались, носы друг другу расквасили.

- А из-за чего подрались?

- Не сказывают.

- Обоим по 25 розг.

- Дальше.

- Данила пастушок, надысь свиней упустил, когда пас. Всей деревней ловили.

- Это тот, который кудрявенький?

- Да, Матушка.

Анна вспомнила того мальчика, который ей понравился. Вспомнила, как недавно его секли, и ей стало жалко его. Она немного подумала.

- Пятнадцать розг, да не очень его.

- Слушаюсь матушка барыня.

- Ещё есть?

- Тут девок надо посечь. Акулина да Марфушка чуть пожар на кухне не устроили.

- По 20 розог каждой, ещё есть?

- Дык вот опять Ефросинья яйца с птичьего двора воровала, в прошлый раз она попалась, секли, а теперь опять за своё.

- Пятьдесят розог, да построже. Ещё кто?

- Всё, матушка барыня. Да вот кто мужиков сечь будет, занемог Егор, телегу поднимал, чтобы колесо сменить, да унутри его что-то хрустнуло, лежит болезный.

- А кто девок сечёт?

- Да Анисья, как секла, так и сечёт.

- Вот пусть она мужиков и посечёт.

- Да, срамно, матушка, бабе мужиков сечь.

- А что у них жопы другие? Те же жопы, пусть сечёт.

Хотел возразить Прокоп, что у баб жопы круглее, да не стал.

А тем временем наступил жаркий полдень, высоко поднялось солнце. Два дюжих мужика выволокли ощетинившуюся набитыми прутьями высокую бадью на полянку напротив барского дома.

Подошла Анисья, вытащила один прут, согнула его, взмахнула, прорезая воздух тонким свистом, покачала головой – плохо вымочили, но ничего, к вечеру подойдут.

Сказали ей, что она будет сечь и мужиков. Она расплылась в счастливой улыбке.

- Ух, я уж их и посеку, ой как посеку, уж повиляют они у меня голыми жопами.

К вечеру вынесли широкую лавку, долго устанавливали, чтобы не шаталась. Анисья заняла пост возле бадьи, как стражник, охраняя розги. Уже и собрались те, кого надо было посечь мужики да девки.

Пришла и Ефросинья, утирая подолом глаза. Ждали барыню, все смотрели на балкон, когда она появится.

Ей вынесли стол, поставили чайный прибор, установили кресло. Вышла барыня, вслед за ней появилась Дуняшка, любительница посмотреть, как секут мужиков.

Барыня с балкона махнула платочком – Начинайте.

Но где Данилка? Его нашли спрявшегося под телегой. Подвели к Анисье.

Анисья ласково посмотрела на него.

- Ложись, милок, не стесняйся, здесь все свои.

Он лёг на лавку, пугливо озираясь на тётку, которая собралась его высечь.

Анисья подошла, рывком спустила порты, пошлёпала ягодицы, пощипала их, снова пошлёпала.

- Ах, какая жопка, так бы и скушала, никому бы не дала. Распушись милый, не сжимайся. Она стала выбирать из бадьи прут, долго копалась, наконец, выбрала.

- А я тебя тоненькой хворостинкой, не так больно будет. Взмахнула и опоясала беленькие ягодицы. Данилка дёрнулся.

- Ай, больно.

- Да как же сечь, если не больно, уж сечь так, сечь, чтобы рубчики были, касатик, ты уж потерпи, а без рубчиков, что это за сеча, баловство одно.

Делая небольшие паузы, она беззлобно секла его с добродушным лицом.

- Слушайся барыню, почитай отца с матерью. Приговаривала она, взмахивая розгой.

Данилка вертелся как на горячей сковороде, ему бы вскочить, да убежать, да нельзя – догонят и добавят.

Как бы ни старалась Аксинья помягче сечь, да нежная попа покрылась узором розовых рубцов.

Барыня с балкона махнула платочком.

- Хватит, хватит. Крикнула Дуняшка.

- Вставай болезный, барыня тебя пожалела.

Данилка вскочил и, поддерживая порты, бросился наутёк.

- Куда ты, барыне поклонись, да поблагодари за наказание, да порты натяни, не показывай свой срам.

(продолжение следует)
Написано 2016-04-12 14:32:47

Автор: М.Юрий
( М.Юрий )

Копипаста отсюда: https://bdsmpeople.live/forum/topic42175/