Её драгоценный раб (фрагмент романа "Белый танец под музыку боли")

…Чем ты меня одарил, расскажи, таким,
Что прикипела так крепко душой к тебе я?..

Вот о чем она думает, глядя на него. Хотя стихи — чужие, и она даже не помнит, откуда эти строчки, но они крутятся и крутятся в голове. Вопрос ли без ответа, или ответ без вопроса.

Впрочем, на самом деле, она прекрасно знает — чем.
С первой же встречи, — на самом деле, второй, но промежуток был таким долгим, что ее можно называть и первой, — Ингрид уже понимала, что обречена на этого раба. Это не вопрос выбора, она, такая самодостаточная, так привыкшая все решать без советчиков, на сей раз оказалась в ситуации, когда решать-то и нечего. Три с лишним года они блуждали каждый по своей орбите, то сближаясь до почти опасного расстояния, то отдаляясь вновь. То там, то тут Ингрид вдруг будто случайно слышала от общих знакомых упоминания о нем или видела на сайтах его фотографии. На всех фото он был в маске или шлеме, никогда – с открытым лицом, однако эта уловка могла обмануть кого угодно другого, только не ее. Ингрид знала его тело, память о котором отпечаталась в ее мозгу так ясно и намертво, с той единственной их сессии. И каждый раз она узнавала его заново, понимала, что это — он, сначала не разумом, а пропуском одного удара сердца, которое будто спотыкалось об эти фото или вскользь прозвучавшее имя.

Хотя ничего особенного в этом имени не было, вполне стандартное, но она почему-то всегда сразу понимала, когда говорят конкретно о нем. На сайтах же, он и вовсе обходился без имени, называя себя просто рабом и настойчиво подчеркивая, как ему важна полная обезличенность, деперсонализация, ощущение себя — вещью, и никак иначе. Он отчаянно противился тому, чтобы в мире, где любое ничтожество стремится хоть как-то обозначить свое существование — здесь был Вася — быть особо отмеченным, но, напротив, словно стирал самого себя.

Однако Ингрид узнавала. По тому самому пропущенному удару сердца. По тревожным своим снам, которые приходили почти всякий раз, когда Раб так или иначе оказывался в поле ее зрения, в зоне особого восприятия.

Конечно, она не думала о нем постоянно. В том бешеном водовороте, который крутил и крутил ее в течение последних нескольких лет, стремясь хотя бы не захлебнуться и не пойти ко дну, она вряд ли смогла бы найти спасительную соломинку, зацепившись за которую, обретаешь зыбкую надежду спастись, а вместе с ней, и силы на что-то еще, кроме нескончаемой битвы за собственный разум.

Раб в эту битву не вписывался. Вписывалось множество других, «разнообразных не тех», которым Ингрид отдавала свои нервы и время — и в которых черпала энергию для себя. Но они — все они! — были как быстро сгорающие спички, света которых хватает всего на несколько секунд, когда бредешь во тьме, а потом приходится зажигать новую; он же — этот проклятый, этот благословенный Раб — мог стать для нее чем-то гораздо бОльшим, не спичкой, но факелом.

В этом и была разница, и ответ — чем ты меня одарил таким, что…

…Когда он позвонил, и она взглянула на высветившееся на экране мобильного давно записанное имя — под тем же именем у нее было еще двадцать семь контактов, с самыми разными пометками-запоминалками, но только один никаких дополнительных слов не содержал — Ингрид оказалась к этому не готова. Не готова настолько, что ответила лишь после четвертого гудка.

— Госпожа Ингрид, правильно?
— Да, правильно. Здравствуй.
— Я…
— Я знаю, кто ты.
Секундное замешательство, осторожное молчание.
— Ты — Раб, — сказала она и добавила: — Мы знакомы.
— Да, однажды встречались, — подтвердил он и без перехода продолжил: — Это, как его… Могу ли я позволить себе дерзость просить Вас об еще одной встрече?..

Ей почему-то стало смешно.
— Можешь, — проговорила она, по возможности холодно, включая артистизм на максимум, — тебе повезло. Мне нужен толковый бытовой, а у тебя, помнится, руки растут откуда надо.

— Да, Госпожа, я много чего умею и знаю, и могу быть Вам полезен, если Вы захотели бы меня принять.
Вот так просто?! — хотелось ей закричать. — Действительно так просто?!
Она назначила ему день и время встречи, предупредив, что опоздание недопустимо ни при каких обстоятельствах, и, едва прекратив разговор, подсчитала: сутки, три часа и двадцать семь минут.

Если действительно не опоздает.
Если вообще приедет и не передумает. Хотя она уже знала — имей он намерение передумать, этого звонка не было бы вообще.

Тогда он все-таки опоздал — на шесть минут. Стоя на пороге, попытался оправдываться: из-за пробок, не рассчитал…
— Раздевайся, — сказала Ингрид и после мимолетной паузы уточнила: — Полностью.
Этот приказ смутил его, однако Раб сделал то, что она требовала, и уже без дополнительного напоминания распластался перед ней на полу в классической позе подчинения — на коленях, подняв зад и опустив лицо на вытянутые вперед и скрещенные руки, в ожидании дальнейших распоряжений.

— Шесть минут, — проговорила она, оглядев его. — Ты заслужил шесть ударов. Ротангом. По голой заднице. Жди здесь.
Взяв прут, Ингрид вернулась в прихожую — отметила, что Раб не посмел даже изменить положения тела. Удовлетворенно кивнула. Затем, без всякого разогрева и лишних слов, не спеша, но и без малейшей пощады, шесть раз опустила прут на поджарые ягодицы — по три с каждой стороны, оставив шесть багровых, мгновенно вспухших рубцов.

Он ни разу не вскрикнул и вообще не издал ни звука во все время наказания.
— Хорошо, — отметила Ингрид. — Встань и целуй прут, которым тебя секли.
Он выполнил и это. Стоял спокойно, во весь рост, не делая попыток прикрыться, так что Ингрид снова осмотрела его, — как животное, бесцеремонно поворачивая, взвешивая на ладони его крупные, приличного размера яйца, обнажив головку внушительного члена. Все его тело было полностью лишено волос, выбрито до блеска.

— Повернись и нагнись, — велела она напоследок. — Раздвинь булки и покажи мне дырку. Ты, я знаю, хорошо разработан?
— Да, Госпожа…
— И ты хочешь мне служить.
— Я хотел бы попытаться, — тихо ответил он, — если Вы примете меня.
— Долго же ты думал, — произнесла она. — Что ж, мы можем попробовать. Однако первое условие: никаких масок и шлемов. Я должна видеть твое лицо.

— Но я вещь. У вещи нет лица.
— Ты уже начинаешь спорить со мной?
— Нет, Госпожа, — поспешно ответил он.
— Так-то лучше. Второе условие. У тебя будет имя. С этого момента ты — Леон, и ты должен отзываться всегда, когда я зову тебя так.

— Я привык, чтобы меня называли рабом или просто — эй, ты…
Незамедлительно последовавший хлесткий удар по лицу заставил его замолчать.
— Вторая ошибка, — Ингрид вздохнула. — Ничего. Я люблю дрессировать львов, а не комнатных собачек. Чем сложнее, тем интереснее. Иди за мной.

Она отвела его в комнату, которую скорее можно было бы назвать камерой — длинную и узкую, без окон, со стоящим посередине станком со встроенными колодками.

— Руки и голову — сюда, — велела Ингрид.
Она зафиксировала его таким образом, что двинуться казалось почти невозможно, особенное внимание уделив ногам. Теперь он стоял на коленях на станке, с зажатыми колодками руками и шеей и плотно притянутыми к горизонтальной части станка лодыжками. Ингрид снова взяла ротанг, но на этот раз прут был более толстым и обтянутым кожей.

— Сейчас я займусь твоими прекрасными пятками, — объяснила она. — Это прочистит тебе мозги и научит слушаться, раз уж прежде никто не удосужился преподать тебе хорошие уроки подчинения.

С этими словами, Ингрид начала стегать его по ступням, так же размеренно, как до этого по ягодицам, и с той же силой. Если первую порку раб перенес вполне достойно, то здесь смог молча выдержать лишь пять первых ударов, а затем все-таки застонал и попытался дернуться.

— Как твое имя? — спокойно спросила Ингрид.
— Леон! Хозяйка, хватит, я всё понял!
— Ты пока ничего не понял, — новая серия ударов по сводам стоп, по пяткам. — Буду учить. Сейчас ты просто получаешь наказание за то, что посмел возражать. И поверь, получишь сполна. Для первого раза — пятьдесят ударов по пяткам и тридцать — по икрам, если подобное повторится — будет триста.

— Я же потом ходить не смогу!
— Будешь ползать на коленях. Как и положено, — произнося это, Ингрид сопровождала каждое слово новым ударом.
Раб уже ни о чем не просил, он обвис в колодках и вскрикивал каждый раз, как ротанг опускался на его несчастные ступни. Выдав все пятьдесят, Ингрид, не давая ему перевести дух, отхлестала его по икрам, от колен до лодыжек. Стоны раба, похоже, совершенно никак ее не трогали. Закончив, она отложила орудие наказания и, взяв за взмокшие от пота волосы, приподняла голову раба так, чтобы он смотрел ей в глаза.

— Больно?
— Да, — прохрипел он. Крупные капли пота, смешанные со злыми слезами, текли по его лицу, однако Ингрид прекрасно видела и другое — настоящую ярость, которая сверкала в глазах раба, вызов и нежелание покориться.

Она освободила его от колодок и велела встать. Это далось ему нелегко, едва попытавшись подняться на ноги, Леон невольно вскрикнул и без всякого приказа рухнул на колени.

— Хороший мальчик, — Ингрид потрепала его по голове. — В таком положении тебе будет очень удобно чистить ковер. Возьми все необходимое, ползи в гостиную и приступай. Сделаешь плохо — высеку снова.

— Да, Госпожа.
Теперь он не возражал. Наблюдая за ним, Ингрид любовалась тем, с каким бешенством Леон работает — о, не с усердием, а именно с той же клокочущей в нем яростью, которую он сдерживает лишь невероятным усилием воли.

— Труд делает свободным, — усмехнулась она. — Давай, старайся. Ты прекрасен в этой позе, — взяв стек, она не сильно, но ощутимо шлепнула его сзади по свисающим и болтающимся туда-сюда яйцам, от чего Леон просто взвился и заорал. Он даже попробовал было вскочить, но не тут-то было — исхлестанные ноги не позволили ему удержаться в вертикальном положении.

— Ты пока не настолько человек, чтобы наслаждаться преимуществом прямохождения, — сказала Ингрид. — Ладно, ладно. По яйчишкам стегать пока больше не буду, раз они у тебя такие чувствительные. Продолжай работу.

В тот день до самого вечера она давала ему одно задание за другим, почти без перерывов, и Леон действительно неплохо справлялся с каждым. Однако то самое внутреннее сопротивление, которое она сразу отметила в нем, не ослабевало ни на минуту, и это, что скрывать, заводило Ингрид до предела. Похоже, она не ошиблась с именем — этот раб и вправду был вовсе не покорным псом, а крупным хищником, который пусть и выполняет трюки, прыгая на арене с тумбы на тумбу и даже через огненное кольцо, но продолжает огрызаться и рычать. И не исключено, что наступит и такой момент, когда молчаливое противостояние перейдет в нечто бОльшее…

Когда он в тот день уходил — тут уж понятно, что ползком бы не получилось, так что встать ему все-таки пришлось — она наблюдала из окна, отодвинув штору, как он идет по улице. Ингрид отлично знала, что каждый шаг дается ему с болью, и Леон двигался медленно, заметно прихрамывая на обе ноги. Вернется ли, подумала она. Или решит, что с такой Госпожой ничего продолжать не хочет?..

Он вернулся через трое суток, и все это время они общались. Леон написал ей через соцсеть сразу, как доехал до дома. «Простите, если разочаровал Вас». — «Нет, не разочаровал, — ответила Ингрид. — Немного дрессуры, и ты можешь быть близок к идеалу». — «Как бы к тому времени без ног не остаться…» — «Это уж от тебя зависит! Чем лучше служишь, тем целее будешь!»

В их следующую встречу Леон не допустил прежней ошибки — явился точно вовремя, и, едва она открыла ему дверь, прямо на пороге опустился на колени и протянул ей ошейник, который Ингрид приняла и туго затянула на его горле.

— У тебя будет другой, который я сама выберу для тебя, — сказала она, — но сегодня сделаем исключение. А теперь раздевайся, — она опять оглядела его, отметив, что за прошедшие дни следы порки прошли далеко не до конца, особенно на икрах. Задница подживала чуть лучше. — Этот день ты у меня проведешь в кандалах, — предупредила Ингрид, после чего, надела на Леона тяжелый металлический ошейник поверх кожаного, соединенный внушительной цепью с такими же наручниками и поножами.

Не слишком длинная цепь с толстыми звеньями не позволяла рабу полностью опускать скованные руки, и передвигаться он также мог далеко не свободно. Не удивительно, что это мешало ему с прежней скоростью и сноровкой выполнять распоряжения, связанные с бытовыми задачами, его такая ситуация раздражала и злила, однако Леон молчал и старался, как мог. Время от времени Ингрид поторапливала его с помощью стека, впрочем, не наказывая, а лишь напоминая о необходимости действовать с бОльшим усердием.

Наконец, она проговорила:
— Я вижу, что ты начал усваивать преподанные тебе уроки. Это хорошо. И я даже думаю, что ты заслужил небольшую награду, — она освободила ему руки и ноги от кандалов. — Иди сюда и ложись на спину.

Леон кинул на нее настороженный взгляд, видимо, ожидая какого-то подвоха, но покорно вытянулся на постели, как она велела.
— Я хочу поиграть с твоей дыркой, — сказала Ингрид, — ты говорил, что хорошо разработан? Сейчас мы это проверим. — Ну-ка, приподними зад, — она подсунула ему под ягодицы небольшой валик. — Ноги согни и раздвинь пошире. Да, и я надеюсь, что перед тем, как приехать, ты подготовился?

— Да, Госпожа! Я подумал, что, может быть, Вы захотите меня поиметь, поэтому, конечно, подготовился, — отозвался Леон.
— Что ж, правильно, однако в следующий раз этого не делай. Мне нравится самой промывать своих рабов, а ты лишил меня этого удовольствия. Это во-первых. Во-вторых, прежде, чем что-то делать с собой, ты был обязан спросить у меня разрешения, а не «думать» и не проявлять своеволия.

— Я понял. Просто обычно Верхние не любят возиться с…
— Ты много говоришь, — Ингрид оттянула ему мошонку и предупреждающе шлепнула по яйцам ладонью. Леон дернулся и мгновенно замолк, не дожидаясь повторения.

Ингрид взяла на пальцы немного масла и стала массировать его анус, очень осторожно и бережно, чувствуя, как с каждым ее движением он расслабляется всё больше. Внутрь она входить не спешила, но поглаживала и ласкала не только очко, но и всю промежность от ануса до мошонки, от чего член Леона сразу начал подниматься. Остановившись, Ингрид надела перчатку, щедро плеснула на собственную руку смазку и ввела два пальца, затем три, уже понимая, что в этом случае можно действовать и куда интенсивнее, но не желая форсировать события. Однако Леон сам подался ей навстречу, буквально натянув себя на ее кисть, вошедшую легко и без малейшего усилия. Ингрид сжала кулак внутри его тела — большой палец под четырьмя остальными, немного повращала, снова расправила пальцы и стала продвигаться дальше, прошла второй сфинктер… Она видела, как двигается ее рука, поднимаясь все выше, до аккуратного красивой формы пупка на поджаром животе Леона. Чувствовала, как все внутри него пульсирует, ощущение было такое, будто вот-вот, и она достанет до сердца. Рука вошла уже по локоть, и это явно был не предел.

— Ах, ты… — выдохнула она, ощущая собственное стремительно нарастающее возбуждение. Ее почти трясло, внутри нее тоже все сжималось и трепетало в приближающемся оргазме. Теперь она имела Леона резкими, мощными толчками, ускоряя темп с каждым движением. Свободной рукой она взялась за его напряженный член, увеличившийся до предела, перевитый крупными рельефными венами, пальцем начала поглаживать влажную блестящую головку, при этом, продолжая беспощадно насиловать раба. То, что член Леона был не абсолютно прямым, а немного изгибался влево — это маленькое несовершенство — отчего-то особенно умилило Ингрид. Ей хотелось дать ему кончить, тем более, что Леон был совсем близок к этому. Достаточно было бы всего пары движений. Но нет, Ингрид резко остановилась и извлекла руку; не сводя глаз с лица раба, она поймала его удивленный и откровенно разочарованный взгляд.

— Госпожа, пожалуйста…
— Леон, — она встала и сняла перчатку. — Ты очень плохо поступил, пытаясь управлять снизу.
— Но я не пытался!
— Тебе следовало лежать неподвижно, а не торопить события. Не делай вид, что не понимаешь, о чем я.
— Это случайно произошло, Госпожа, клянусь!..
— Ну, так вот, чтобы таких случайностей у нас с тобой больше не происходило, мне придется дать тебе еще один урок. Я позволю тебе кончить, но сначала накажу тебя. Ну-ка, раздвигай ноги шире, — Ингрид поставила между его согнутых ног металлическую распорку, зафиксировав лодыжки пристегнутыми к расположенным по ее краям прочными кожаными поножами. Сквозь кольцо, находящееся на середине распорки, она протянула веревку, которую перекинула через высокую спинку кровати и подтянула вверх, так, что нижняя часть тела Леона оказалась задранной кверху. Велев ему также поднять руки, Ингрид наручниками приковала их к той же спинке. Потом, сильно оттянув ему мошонку назад, плотно зажала ее деревянной колодкой.

Теперь, по-прежнему лежа на спине, с высоко поднятой напряженной задницей, багровыми яйцами и эрегированным членом, плотно прижатым к животу, он был совершенно беспомощен и полностью открыт для любых воздействий, кроме того, такая поза выглядела крайне унизительной.

Но пока еще ему не было больно, разве что, не слишком комфортно. Леон с нарастающей тревогой следил за Ингрид, гадая, что она собирается сделать дальше.

Госпожа взяла деревянный тоуз и показала его рабу.
— Не надо, пожалуйста!! — вскрикнул тот.
— Почему же? Ты, конечно, боишься, что получишь этой штукой по своим драгоценным колокольчикам? Да, мне тоже очень нравится ход твоих мыслей, и я с удовольствием отлупила бы тебя именно по ним, но не в моих правилах калечить и портить свою же вещь. На этот раз, я буду более снисходительна, и всего лишь отхлещу тебя по ляжкам, — Ингрид взялась за дело; каждый шлепок тоуза оставлял на чувствительных внутренних поверхностях бедер Леона хороший синяк.

Раб старался не слишком вертеться и ерзать, чтобы не навлечь на себя еще бОльший гнев, и только болезненно стонал сквозь стиснутые зубы. Отвесив ему пару десятков ударов сначала по бедрам, а потом столько же — по заднице, Ингрид отложила тоуз в сторону и сменила девайс. На этот раз, в ее руках оказалась плеть с короткой рукоятью.

— Теперь мы перейдем к основной части твоего наказания, — пояснила Госпожа. — Я обещала, что не трону яички, но вот твоему гордому красавцу придется выдержать хорошую порку. Скажи-ка, тебя прежде секли между ног?

— Нет, — признался Леон, — умоляю Вас, не делайте этого…
— Ничего, все когда-то бывает впервые, — вздохнула Ингрид. — Можешь кричать, если тебе от этого будет полегче, потому что выдеру я тебя сейчас от души.

Признаться, свою угрозу она выполнила все же не в полную силу, но и того, как она секла, Леону хватило для того, чтобы почти утратить всякий намек на сдержанность и сопротивление. Обжигающие удары кончиками хвостов плети, как укусы тысячи голодных насекомых, терзали его бедный член, и, в конце концов, раб просто не выдержал, начав откровенно плакать. Стегнув его напоследок еще несколько раз, Ингрид остановилась.

— Ты мой хороший, упрямый мальчик, — она сняла колодки, отпустила веревку, так что раб смог опустить затекшие ноги, освободила его от распорки, отстегнула наручники. — Иди ко мне, — обняв Леона, она долго гладила его по спине, ожидая, пока он успокоится, а потом, чуть отстранившись, велела снова лечь.

— Давай-ка повторим то, что начинали, но закончим по-другому, — сказала она, лаская ему член, на котором осталось несколько заметных синяков. — Да?..

Наказывая Леона, Ингрид завелась до последнего предела, и не удивительно, что теперь она, садистка, перешла в противоположную фазу — огромная нежность к этому измученному и униженному ею же самой человеку буквально затапливала все ее существо. Его острый стыд, страх, его боль, его слезы — все это трансформировалось для нее в такую мощную потребность любить, что все сдерживающие барьеры рухнули, сметенные взрывной волной исступленной нежности. К тому же, повторение фиста дарило Ингрид ни с чем не сравнимое удовольствие — она уже едва понимала, где заканчивается она сама и начинается другой человек. Стоя на коленях между его раздвинутых ног, проникая все глубже и глубже, Ингрид низко склонилась над Леоном, без всякого стеснения целуя его прекрасный член, обхватывая губами головку и лаская языком. Весь он — ее драгоценный раб, как она про себя называла Леона — был сейчас в ее полной, абсолютной власти, как созданный щедрой природой, совершенный, инструмент в руках маэстро, и вместе, в этом слиянии, симбиозе двоих — Госпожи и раба — они здесь и сейчас творили самое великое таинство.

— Кончай, — прошептала Ингрид, — и Леон, изогнувшись в оргазме, выплеснул струю жемчужно-белого семени. Его анус сжался, стискивая ее запястье, он пульсировал снова и снова, пока, наконец, всё не завершилось, и Ингрид только тогда вытащила руку…

***
…Теперь Ингрид знала — он сам сказал ей — что у Леона четкий график работы, двое суток через двое, и, когда он свободен, то может приезжать к ней. Знала она и то, что он сам ждет этих встреч не меньше, чем она сама. Когда у них не было возможности быть вместе, они оба старались хоть как-то общаться — смс-ками, через все те же соцсети. Поначалу он был очень сдержан, писал и отвечал почти односложно, но постепенно ему становилось все сложнее соблюдать им же самим установленные рамки. Его сообщения делались все более откровенными и развернутыми. Она знала, что Леону приходится долгие часы проводить на улице — он работал в охране — и Ингрид буквально физически ощущала, как замерзают его пальцы, нажимающие на кнопки телефона. Она вообще часто ловила себя на том, что, удивительным образом, чувствует Леона даже на расстоянии. Устал он, голоден, замерз как собака — она узнавала об этом по тому, что ей вдруг самой делалось не по себе без единой на то причины.

Когда же он приезжал, то, пусть и оставаясь в рамках этикета, Ингрид больше не подвергала его таким «испытаниям на прочность», как в первые два раза, ограничиваясь в играх с Леоном теми практиками, которые больше всего нравились ему самому. Кроме того, она начала приучать его к порке на эндорфины.

— Я хочу выпороть тебя, — сказала она как-то, и Леон тут же напрягся.
— За что, Госпожа?!
— Не волнуйся, ты не сделал ничего, заслуживающего наказания, — улыбнулась она. — Ты у меня почти идеален. Но мне нужно, чтобы ты понял — порка не всегда означает только боль. Давай-ка, спокойно ляг на живот и доверься мне. Только сразу договоримся: как только тебе станет неприятно, ты должен немедленно мне об этом сказать.

Он покорно вытянулся на животе, ожидая, что она станет делать. Ингрид растерла все его тело массажным маслом, и лишь затем взяла в руки плеть. Удары, размеренные, редкие, поначалу совсем слабые, но постепенно становящиеся тяжелее и резче, она чередовала с поглаживаниями, подолгу разминая ему спину и ягодицы, затем снова переходила на плеть, которую через некоторое время сменила на девятихвостую кошку. Если первые десять минут Леон лежал неподвижно, настороженно прислушиваясь к своим ощущениям, то затем он сам начал слегка подаваться навстречу хвостам плети, подставляя себя под удары, и, наконец, блаженно застонал, явно наслаждаясь процессом. Но Ингрид была не намерена останавливаться. Теперь, когда кожа на его спине и заднице стала равномерно красной и еще более чувствительной, чем изначально, она перешла на тяжелый широкий кожаный тоуз. Хлесткие удары сменились звонкими шлепками, впрочем, по-прежнему не сильными, хотя и ощутимыми.

— Зеленый, — хрипло выдохнул Леон.
Ингрид отложила тоуз и взяла сложенный вдвое армейский ремень. Последние десять минут она порола Леона этим ремнем, под конец перейдя от редких ударов к накату, и завершила весь процесс так же, как начала — массажем.

— Теперь тебе нужно немного полежать спокойно, — склонившись к Леону, она поцеловала его и накрыла легким пледом. — Как ты? Что ты чувствуешь?

— Не знаю… жар… как от солнца… живой… я чувствую себя живым… — прошептал он почти бессвязно. — Устал… спать хочется… не знаю…
— Тебе больно?
— Нет, совсем нет… можно еще?..
— Не сегодня, — возразила Ингрид, — сейчас тебе этого достаточно. И вот еще что. Сегодня ты останешься у меня.
— Но мне утром на работу ехать…
— Вот утром и поедешь. Не волнуйся, не опоздаешь, я разбужу тебя вовремя. Ты хочешь спать? Вот и спи, и ни о чем не думай. Да?
— Да, Госпожа, — это было последнее, что он успел произнести прежде, чем отключиться.
Она видела, как, засыпая, он повернулся на бок, устраиваясь максимально удобно. Помедлив, Ингрид легла с ним рядом, обняв Леона и прижав к себе, чувствуя тепло, идущее от его разгоряченной спины, вдыхая его неповторимый запах, коснулась губами шеи. Время от времени он вздрагивал во сне, и тогда она тихо гладила его, успокаивая, боясь заснуть сама, чтобы не упустить эти бесценные минуты предельной близости с ним.

Не понимая, почему, она беззвучно плакала — слезы просто лились сами собой, легко и естественно, как выплескивающийся наружу океан сводящей с ума нежности. Сейчас весь он был — её, он принадлежал только ей, и, если б только могла она продлить это состояние навечно, то сделала бы это, не задумываясь. Ее раб. Ее мужчина. Ее любовь.

Но она знала, знала как никто, что он пришел к ней совсем не за этим. И если она поддастся этой своей слабости, разрешит себе испортить игру, то потеряет его.

Раб должен оставаться рабом. Никакая любовь и никакая самая безоглядная близость не нужны этому человеку так отчаянно, как подчинение и противоборство. Так мы можем сколько угодно очеловечивать обожаемого пса, уподоблять его себе самим, уверившись в том, будто он едва ли не равен нам, и рассказывая на каждом шагу об его исключительном уме и осознанной верности, но сермяжная, неприглядная правда состоит в том, что никем, кроме как псом, крупным хищным стайным животным, быть он не может, сколь бы сильно нам того ни хотелось. И усаживая его за стол с собой, отдавая ему лучший кусок и одевая в красивый комбинезон на прогулку, мы не делаем его ни на йоту менее животным, чем он есть — разве что, сбитым с толку и разочарованным в нас как в безусловных вожаках той стаи, которую называем семьей. Только в абсолютном подчинении хозяину и в служении ему — вожаку своему и богу — в четком ощущении непререкаемой иерархии — пес обретает покой и внутренний баланс, а все остальное — как говорится, от лукавого.

Она заставила себя разомкнуть руки и оторваться от Леона. Встала, змеей выскользнув из постели, и ушла в другую комнату, где, включив компьютер, занялась совершенно другими делами.

…Он проспал до утра, до тех пор, пока Ингрид не подошла к нему и не разбудила. Все-таки не удержалась — и сделала это не окриком и в приказном порядке, как следовало бы поступить Госпоже, но позволила себе поцеловать его, погладить и сказать тихо:

— Давай-ка, мой хороший, вставай, время уже…
Он еще медлил, собираясь; и сердце ее, и каждая клеточка внутри, кажется, трепетала и таяла, когда Ингрид исподволь наблюдала за ним — смешным, взъерошенным, полусонным, родным настолько, насколько вообще можно чувствовать другого частью собственной жизни; проходя мимо зеркала в прихожей — в ванную, он оглядел себя, похоже, рассчитывая увидеть следы вчерашней порки на обнаженном теле, и откровенно удивился, ничего подобного не обнаружив.

— Я не собиралась оставлять ни следов, ни синяков, — заметила Ингрид.
— Я правда думал, живого места не будет, — смущенно отозвался Леон. — Вы же долго меня пороли!
— Почти час, — уточнила Ингрид. — Но я хорошо знаю, что делаю. Так, хватит своей задницей любоваться, шевелись быстрее, иначе действительно будут тебе следы!..

Следующая их встреча стала для Леона полной неожиданностью, потому что Ингрид заранее сама позвонила ему и сказала:
— Сегодня приезжай не прямо ко мне, а… — она назвала адрес. — Хочу тебе подарок сделать за хорошую службу.
Когда он подъехал, она уже была на месте и стояла, кутаясь в воротник шубки, пока он шел к ней от машины — статный, стройный, со своей армейской выправкой, ей всегда нравилось, как естественно-красив Леон в каждом движении. Удовлетворенно отметила, что он заметно сбит с толку — не ожидал, что она назначит встречу возле магазина женского белья.

— Иди за мной, — приказала Ингрид, ничего не объясняя, а он открыл было рот, но ничего спросить не посмел.
Набрав целый ворох чулок, поясов, кружевных трусиков и сбросив все это на руки Леону, Ингрид вместе с ним отправилась к кассе. Вокруг назойливо крутился мальчик-консультант, пытаясь поинтересоваться, не предложить ли даме что-то еще, однако Ингрид до определенного момента игнорировала его. Потом посмотрела на мальчика в упор и сказала громко, явно так, чтобы слышал не только он, но и вся немногочисленная публика в торговом зале:

— Подбираю гардероб для моей шлюхи, — она подтянула к себе онемевшего Леона. — Да, вот для этой. Молодой человек, вы как считаете, размеры подойдут? Еще мне нужна сетка и пара корсетов, будьте так любезны, принесите что-нибудь сами.

Юный консультант заметно стушевался и на несколько секунд просто врос в пол, переводя ошеломленный взгляд с Ингрид на багрового от стыда Леона и обратно, однако быстро взял себя в руки — профессионализм пересилил шок от услышанного — и ласточкой метнулся выполнять каприз клиентки, которая явно не собиралась скупиться. Оглядев то, что приволок мальчик, Ингрид скептически заметила:

— Вот это и это, пожалуй, я бы взяла, но без примерки не рискну, у вас тут все-таки цены, как будто это золотые кольчуги, а не тряпки. Так, детка, — кивнула она Леону, — пойдем в примерочную, только сначала на кассе оставь то, что мы в любом случае берем.

За спасительной шторкой Леон едва удержался, чтобы не осесть на пол. Он смотрел на Ингрид безумными глазами.
— Госпожа, что Вы делаете?!
— Заткнись и раздевайся, — велела она. — Так. Повернись. Я помогу, а то ты тут неделю с одним корсетом возиться будешь, идиот неповоротливый. Выдохни. И брюхо подтяни, — она хлопнула его по животу, — пресс тебе надо подкачать, распустился. Хорошо. Смотри-ка, почти подошел, но все-таки лучше на размер больше, — она рывком отдернула шторку примерочной, выставляя стоящего в полузастегнутом женском корсете Леона на всеобщее обозрение, и подозвала давешнего консультанта: — Другие варианты принесите нам, пожалуйста… Стоп! Подберите еще пару трусиков нормального размера, а то яйца будут вываливаться, у него, знаете ли, как у ишака, могу показать, — она потянулась к ремню на джинсах Леона, явно собираясь осуществить то, что озвучила, однако консультант спас положение, поспешно замахав руками:

— Не надо, я и так понял!..
…Когда они, наконец, снова вышли на улицу, и Ингрид закинула несколько пакетов на заднее сиденье, Леон еще пару минут сидел, закрыв руками пылающее лицо и не в силах сразу вести машину.

— Ну, успокойся, — сказала Ингрид, погладив его по плечу. — Не надо так нервничать по пустякам. Ты привыкнешь. Посмотри на меня. Давай же. Все хорошо.

Он посмотрел. Все еще красный как рак, с раздувающимися от стыда и ярости ноздрями, Леон и хотел бы, да не мог произнести ни слова.

— Вы могли бы меня хотя бы предупредить! — прошипел он наконец.
— Зачем? Публичность у тебя не в табу, — парировала Ингрид.
Леон опустил глаза. Она проследила за его взглядом — на джинсах спереди у Леона расплывалось само за себя говорящее пятно. И это было вершиной его позора — он кончил, не в силах справиться с диким возбуждением, вызванным запредельным чувством стыда.

— Ничего страшного, — улыбнулась Ингрид. — Ну, мой милый, ты же у меня такой мачо, перевозбудился и не смог сдержаться, бывает. Поехали, что ж в мокрых штанах-то сидеть.

Добравшись до дома и поднявшись с пакетами в квартиру, Ингрид первым делом погнала Леона в ванную. Если в дороге он все-таки собрал всю волю в кулак и сумел-таки ни во что не врезаться, то теперь пошла вторая волна — его трясло, руки дрожали так, будто до этого Леон непрерывно пил неделю подряд. Ингрид, не говоря ни слова, помогла ему раздеться, включила воду и заставила встать под душ. Не обращая внимания на то, что вода попадает и на нее тоже, она мыла его, как моют ребенка, бесцеремонно поворачивая, добираясь до любых мест. Он не пытался ни сопротивляться, ни проявить хоть какую-то самостоятельность, до тех пор, пока Ингрид не закончила, и, растерев его полотенцем и обернув ему бедра другим, не отправила на кухню.

— Что ж ты у меня нервный такой, — проговорила она, — прямо истеричка! На вот, выпей, — она достала из холодильника бутылку водки и плеснула немного в стакан. — Быстрее успокоишься. Я смотрю, адреналин зашкаливает. А потом пойдем с тобой, посмотрим, как тебе чулочки подойдут. Зря, что ли, старались.

— У меня как-то была Госпожа, которой тоже нравилось, когда я в чулках, — сказал Леон, — но больше ничего такого… ну… и она только один раз мне сказала, чтобы я сам купил чулки… я сказал, что для девушки…

— Ну, так тебе не привыкать быть шлюшкой, — кивнула Ингрид, — пойдем.
Вывалив всё приобретенное из пакетов, она кинула Леону сетку и черные кружевные трусы.
— Надевай.
Задача оказалась не из легких. При всем желании, самостоятельно разобраться с таким сложным аксессуаром у него никак не получалось. Немного понаблюдав, как Леон мучается, Ингрид вздохнула и пришла ему на помощь.

— Смотри, солнце. Ногу — сюда, вот видишь, всё прекрасно натягивается… другую давай… вот так. Встань. Поправь. Натяни выше. Отлично… — она поощрительно шлепнула его по заду. — Видишь, тебе идет. Такие ноги красивые. А на каблуках будет еще лучше, — открыв шкаф, она достала пару красных туфель на относительно небольшой шпильке. — Ну-ка, примерь. Должны подойти, размер точно твой.

Леон выполнил приказ и почувствовал себя хуже, чем в колодках, хотя размер действительно подошел. Встать, да еще и пройтись, оказалось сложнее, чем он мог себе представить. Однако, он испытывал от своей метаморфозы такое откровенное удовольствие, что некоторые неудобства вполне того стоили. Ингрид завершила работу над его новым имиджем, надев на него длинный парик цвета красного дерева и коротенькую юбку, едва прикрывавшую внушительное достоинство Леона. Честно говоря, даже самый гениальный визажист всех времен и народов ни за какие коврижки не смог бы преобразить Леона в убедительную женщину — слишком много в нем было настолько однозначно мужского, так что макияж в данном случае превратил бы всё действо в дешевую клоунаду. Но в том варианте, на котором остановилась Ингрид, было нечто завораживающее, а не уродливо-гротескное.

— Ничего так получилось, — смущенно заметил Леон. — Краля из меня, правда, еще та…
— Какая есть, — отозвалась Ингрид. — Вполне себе статная, модельная девочка. Уж получше Кончиты Вурст, это точно. Мне нравится результат. Ну-ка, пройдись… покрути задницей… Сейчас мы с тобой все остальное померяем, хочешь?

Он хотел. Черт, он действительно этого хотел, и переодевания настолько ему нравились, что теперь Леон даже забыл о пережитом в магазине стрессе и вел себя с таким неподдельным восторгом, словно был не взрослым сильным мужчиной, а девчонкой-подростком, которой фея-крестная преподнесла разом целый мешок ярких обновок. Он рассматривал каждый предмет так бережно, боясь испортить или порвать, что Ингрид волей-неволей не могла заставить себя перестать улыбаться. В его больших грубых рабочих руках эти легкие женские тряпочки смотрелись особенно мило. Но главное — глаза Леона сияли удивлением и радостью, он наслаждался, примеряя на себя то одно, то другое, не в силах выбрать, на чем же остановиться.

— Госпожа, Вам правда нравится, как я выгляжу? — спросил он. — Вы… простите, пожалуйста, Вам бы хотелось оттрахать такую сучку?
— Вот такую? Похотливую развратную маленькую сучку с мокрой дыркой? А что еще с тобой делать? — Ингрид надела страпон самого впечатляющего калибра и скомандовала: — Вставай раком, мерзавка, и подставляй свою бесстыжую попку… а пока я буду тебя драть, я хочу, чтобы ты надрачивала свой клитор… покажи мне, как ты хочешь почувствовать в своей пизденке этот пик Коммунизма…

— Но, Госпожа, он такой огромный, — Леон попятился и захлопал глазами, точь-в-точь пытающаяся кокетничать шлюшка, — в голове не укладывается… Он же меня пополам порвет!

— Ты еще выделываться тут будешь?! А ну, иди сюда! Правильно говорят — идешь к женщине, бери с собой плеть! — Ингрид села на край постели, жестко схватила подползшего к ней на коленях Леона за шею и заставила лечь животом себе на колени. Затем, задрав ему юбку, несколько раз шлепнула ладонью по заду. — Я тебя научу слушаться! В голове не укладывается, значит? Сейчас проверим! Бери в рот и соси! — Она скинула его на пол и всунула страпон ему в рот. — Старайся, дрянь такая, и не вздумай давиться! Я тебя сейчас в глотку выебу!..

Леон старался, как мог, хотя и, действительно, иногда начинал давиться, однако делал «минет» с заметным энтузиазмом и удовольствием. Трудно было не заметить, что это для него явно не впервой.

— Ну прямо насмерть засасываешь, сучка, оторвись уже, — Ингрид слегка оттолкнула его и дала легкую пощечину. — Поняла своё место, шалава ты подзаборная, или мне тебя на трассу выставить как есть, без трусов, чтобы ты там отрабатывалась?

— Поняла, Госпожа! — Леон шустро повернулся к ней задом, выгнулся и руками раздвинул ягодицы. — Возьмите меня, умоляю!
Ингрид, однако, не торопилась удовлетворить его мольбы. Протянув Леону презерватив, она приказала:
— Надевай. Незащищенный секс — вещь опасная, мало ли какую заразу можно подцепить от такой шалашовки! Просто так я тебе не рискну присунуть!

Он попытался было надеть презерватив на страпон руками, но получил еще одну звонкую оплеуху:
— Ротиком, ротиком надевай, сучка, покажи, как ты это умеешь!
Задача оказалась не из легких — агрегат был не очень велик в диаметре, зато впечатляющей длины, и справиться только ртом, без помощи рук, у Леона получилось далеко не сразу. Ингрид ждала, подавая издевательские реплики, от которых его собственный член поднялся просто колом.

— Ну вот, можешь, когда захочешь, — наконец, прокомментировала она плоды его трудов, — теперь давай, поворачивайся, прогнись как следует, — смазав страпон, она парой резких толчков загнала свое орудие в его анус до упора и принялась жестко трахать своего раба, время от времени сопровождая свои движения шлепками по его ягодицам. Цепко ухватив Леона за бедра, она вгоняла в него страпон снова, снова и снова, вытаскивая полностью и опять погружая как можно глубже, постоянно ускоряя темп.

Потом, когда он уже вот-вот готов был кончить, Ингрид остановилась, сама легла на спину и заставила его расположиться лицом к себе в классической позе наездницы.

— Насаживайся полностью, сука, давай, шевелись!
Теперь, когда ее руки были свободны, Ингрид принялась теребить и выкручивать соски Леона, от чего он возбудился еще сильнее, хотя казалось, что дальше уже некуда. Он рычал, запрокинув голову, бешено поднимаясь и опускаясь, и тут она взяла в руку его член, принявшись дрочить с той же скоростью.

— Кончай, кончай же!
Он кончил — причем, одновременно не только классическим способом, но и анально, она ощутила это за миг до того, как ее саму начали буквально сотрясать волны бешеного оргазма…

— Хороша, сучка, — проговорила Ингрид, когда Леон, скатившись с нее, распластался на постели на животе, хватая ртом воздух. — Что, устала? Ладно, отдыхай, — Ингрид погладила его по блестящей от пота спине. — В следующий раз тебя будет ожидать еще не такое испытание…