Есть несколько причин, по которым я хочу это опубликовать.

1. Через какое-то время я смогу прочитать это и вернуться в каждый из счастливых моментов.
2. Хочу, чтобы не только я могла это сделать, но и человек, который мне их подарил.
3. Я спрашивала разрешения, он сказал, что не против.
4. Дневник тематический, а там все прям сплошь тематическое.
5. Тут так много, что это все равно кроме нас двоих никто не прочтет.

«Все садистки безэмоциональные, - пишу я ему задолго до нашей встречи. – У нас нет своих эмоций, или есть, но мы не можем их как следует выразить».

-Ты какая угодно, только не безэмоциональная, - говорит он за пару часов до поезда в Москву, стоя позади меня в темной комнате. Я молча подношу его руки к своим щекам - вытереть набежавшие слезы.

***
У поезда мы минут пятнадцать стоим, обнявшись. Я сама его целую - в сто первый раз за два дня.
-Так ты умеешь целоваться без укусов, - в его голосе почти удивление. - Как голимые ванильки?
Я улыбаюсь ему прямо в губы. Сутками ранее он наклонился, чтобы поцеловать, а я отдернулась - как всегда, когда кто-то самовольно пытается засунуть язык мне в рот.

-Слушай, мы же не ванильки, - извиняющимся тоном тогда промямлила я, прикидывая, насколько может такое поведение оттолкнуть даже самого тематичного тематика. - Давай без этого?

***
-А где я буду спать? - осторожно спрашиваю его в машине сразу после приезда, мысленно вычеркивая вариант он-виртуал-я-одна-в-чужом-городе-срочно-искать-отель-на-ночь.

Не отрываясь от дороги, он пожимает плечами:
-На кровати. В отдельной комнате. Не проблема.
Все время до дома я думаю о том, как растянусь на этой самой кровати, плотно закрою дверь и посплю - в поезде не получилось. Но кровать как-то автоматически влечет за собой сессию, а после мы, уставшие, засыпаем в обнимку - я трусь об него как кошка, год не видевшая ласки, и думаю, как сильно мне не хватало прикосновений. И как удобно, как хорошо быть прикрытой его руками и телом. Его сердце стучит не просто в такт - а совсем также, как мое.

***
Об угол кровати я успела три раза поранить коленку - на второй день ее расчерчивают две царапины и синяк. Я ставлю ногу прямо перед его носом, злобно щурусь и сообщаю, что его мебель меня калечит.

-Ну да, углы острые... - он легко касается пальцами коленки.
-Мало.
Он покорно целует в трех пораненных местах. А позже вворачивает после фееричного (вся моя сдержанность уходит сейчас на то, чтобы не поставить десять восклицательных знаков) куни:

-Я искупил вину своей кровати?
Говорить не получается - обессиленно киваю. Кажется, я едва не придушила его бедрами.
***
Я аккуратно развешиваю на батарее рядом с мокрым полотенцем наспех застиранные между ног джинсы и розовые трусы со слонятами.
-Я гм сильно извиняюсь, - для пущей убедительности остается только поковырять подоконник пальчиком. - Честно говоря, не думала, что придется их прям срочно снимать и выставлять на всеобщее обозрение. У меня с собой есть приличные, честно.

-Ты не думала, что так?..
-Нет, я не думала, что так протеку, - перебиваю я почти возмущенно. - Даже учитывая, что мы пойдем в музей пыток.
Правда, он был в поясе верности часов семь. А я потихоньку рассказывала о плетках, узелочках, которые люблю завязывать на хвостах флоггера, и нееежно водила ногтиком по чувствительному местечку между лопаток. Он вздрагивал каждый раз - и каждый раз садистик внутри отзывался сладким предвкушением, вытекающим из меня по капелькам.

***
-Сейчас мы аккуратненько... - я беру в руки пояс и его содержимое, чтобы наконец снять. Он вздрагивает всем телом и подается назад - знает, что будет больно. - Не бойся. Ой, ключик застрял... Да шучу я, шучу, все хорошо.

Кладу ладонь на нервно подрагивающий живот и осторожно глажу кончиками пальцев. Он боится, смущается, не знает чего от меня ждать - и это ощущение - его беспомощности и моей власти - опьяняет.

***
-Ты можешь мне довериться. Ты же знаешь, что я не сделаю ничего плохого, - я лежу рядом с ним, почти на нем, крепко зафиксированном. Соски измучены до предела, соседи разбужены, у нас второй или третий час второй сессии - хотя по ощущениям она длится со вчерашнего вечера. - Знаешь ведь?

Он кивает - во рту кляп.
-И ты все равно связан. Я могу делать, что захочу. И я сделаю. Это ты тоже знаешь.
Снова кивает. Я тихонько целую его в щеки, потом в лоб, в кончик носа.
-Так перестань сопротивляться. Прими боль. Пропускай через себя, а не борись с ней.
Мои пальцы медленно гладят его волосы, вплетая каждое слово в его память, в нервные окончания. Садист внутри протягивает свою хищную лапку заботливой женщине, и мы вместе баюкаем свою жертву - голосом, прикосновениями, взглядом.

-Расслабься, - я выдыхаю это ему прямо в губы, обхватившие шарик кляпа. - Верь мне.
Он опять едва заметно кивает - и взгляд вдруг становится абсолютно пустым. Тело подо мной расслабляется. В лице проступает отрешенность. Я снова делаю ему больно, с нажимом веду колесиком Вартенберга по раненым местам, щекочу, щиплю, царапаю - ничего. Он ничего не чувствует. Он меня даже не видит.

"Охуеть!!!!" - вопит в голове проснувшийся здравый смысл. - Ты помнишь, как людей из спейса выводить?! Я вот нет!!!"
***
Потом, постепенно приходя в себя, он охреневает.
-Вирт - впервые. Иглы впервые. Это состояние впервые, - он загибает пальцы. - И слезы на сессии впервые.
Я лежу у него на груди и счастливо хихикаю. Выбить из мужчины-мазохиста слезы - высший пилотаж. Да еще и не болью – страхом. Не могу вспомнить, когда мне больше понравилось – когда он лежал с маской на лице и трясся, дрожал, забывая вдохнуть, или когда утыкался носом в подушку, ожидая очередного удара бамбуковой палки по заднице. «Будет десять. А, нет, я передумала. Давай-ка еще десять». Вой, мычание, отчаянные попытки вырваться. На секунду мне приходит в голову, что стоило все-таки ввести стоп-знак. Но знака нет, а кайф есть. Это особое ощущение неотвратимости, любимое мазами. Глажу его по спине, убеждаю: сколько б ни рыпался, все равно никуда не денется. «Принять боль. Помнишь? Просто принять».

На втором десятке ему удается расслабиться. Все равно очень больно, все равно дергает, но реакция спокойнее – и зад почти не сжимается. 17-й удар приходится наискосок – его выгибает с такой силой, что я принимаю решение мгновенно.

-Тише-тише, все, уже все, больше ничего не будет, - шепчу я, ледяными пальцами расстегивая ремни на его правом запястье. До левого дотянуться не успеваю – он обхватывает меня одной рукой, вжимает в себя, дрожит всем телом, пряча лицо на груди. Что бы это ни было, оно очень похоже на начинающуюся истерику. В голове проносятся разговоры о том, что я гораздо больше садистка, чем он мазохист, о его низком болевом пороге. Здравый смысл вопит, что я дура последняя и что ваще никогда больше.

-Все хорошо. Ты молодец. Все закончилось, - повторяю я снова и снова, глажу его по спине, по голове, без особой надежды ожидая хоть какой-нибудь реакции. Наконец он кивает. Поднимает на меня глаза. Эти прекрасные голубые глаза в обрамлении длинных черных ресниц - чисто приговоренный на эшафоте. Он доверяет всего себя, без остатка. В какой-то момент я понимаю, что могу сделать с ним что угодно…

-Давай освободим вторую руку, - перегнувшись, я пытаюсь расстегнуть тугой замок, но пальцы плохо слушаются. – Хм. Гм. У меня плохие новости. Завтра ты пойдешь на работу в этом. По-моему, очень стильно, - заявляю ему, легонько похлопывая по ноге. Он тихо смеется. Я выдыхаю – кажется, истерики не предвидится.

Потом, ближе к ночи, спрашиваю:
-Что ты чувствовал в тот момент? Так больно было?
-Нет, боль я перетерпел, пока ты наручи расстегивала. Просто… какое-то единение с тобой, что ли. И благодарность.
Он целует мои ладони. Я ощущаю это самое – простое и желанное - счастье. Простое садистское счастье.
***
-Надо бы пересчитать седые волосы, - невзначай роняет он, пока мы едем смотреть на разведение мостов. Я хохочу в голос. Мне хорошо. Просто очень, очень хорошо – ходить с ним за руку, переплетая пальцы, говорить о семье, работе, друзьях – обо всем, кроме темы. На улице тепло, с ним рядом спокойно. Так спокойно, как мне давно не было.

-Я так рада, что приехала, - бормочу ночью, уютно устроившись щекой на его предплечье.
-Я тоже. Мне давно не было так спокойно, - говорит он.
Мы даже думаем одинаково.