Впереди еще много всего.

Веревки удерживают, скручивают, плетутся кружевами. Цепи держат, дают право принадлежать. Веревки тянутся, слабеют узлами, взмахом ножа превращаются в бессильные обрезки. Цепи можно снять, распилить или перекусить только живыми руками.

Цепи тянутся с треском через кольца, растягивают тело, щелкают карабины, жесткость и холод металла – не вырваться уже. Показался из ножен клинок, и она готова принести себя в жертву.

Нож – символ и эмблема. Он рассекает, проникает внутрь, обжигает холодом… Глаза, губы, уши, шея… Лезвие, острие, чернота металла. Бережная жестокость сливается с доверчивым страхом и стекает по телу. Глаза, губы, уши, шея – она замирает, боясь пошевелиться, И первый захлебывающийся вздох. И второй…


Рассечена ткань на груди, сосок, ощутив чуть слышный укол, сморщивается и твердеет. Черный блеск на светящемся огоньке, если промедлить, огонь расплавит металл и сожжет руки. И снова жестокость, нежность, доверие, страх, желание - ручьями по телам.

Острие цепляет натянутость колготок, тихий треск расходящейся ткани. Живое тело чуть подрагивает под лезвием. Нож освобождает пальцы ног, красный лак как кровь. Все больше тела открывается лезвию и рукам. Теплые руки и холодный металл расскажут что-то почти одинаковое. Расскажут, как рвалась ткань под пальцами и ложилась ночная дорога.

Закрытые белые трусики расползаются по миллиметрам, выпуская белизну бедер, нежность и тепло кожи. Медленно, еще медленней. Каждый укол и каждый поцелуй лезвия должны успеть стечь дрожью и вздохами. Ткани под ножом очень мало. Ее совсем почти нет уже, только по ниткам остается.

Бутон, блестящий от влаги, с каплями первой росы на лепестках. Его нежная беззащитность под черной жесткостью клинка. Последние уколы, лезвие скользит, ласкает, прижимается, не хочет уходить.

Нет, это не конец. Это даже не начало конца. Это начало того конца, которым кончается начало.
Впереди еще много всего.