Красные конфеты (рождественский бдсм-хоррор)

3.

...в святки совсем перестала спать. Бродила по дому, не зажигала света. Ноющее, зовущее, бьющееся о стенки живота ощущение усиливалось с каждым днём - оседало на губах отравой, кисловато-сладким вкусом пересохшего горла. Ей было страшно, как в детстве, при первом осознании: смерть действительно придет. Смерть - настоящая. В церкви она не была уже года три - с тех пор как заказала отпевание, а больше смысла не было заходить. Рождество - ставила ёлку. Пасха - пекла кулич. Только раз, измаявшись от снов, зашла в католический храм, на другом конце света, купила крестик. Сны прекратились.

Сны ли были это? Ей все чаще казалось, что они-то и есть реальность, жуткая, отвратительная, но такая яркая, такая манящая!..реальность о настоящем, настоящей смерти. Там, в этих снах, она одна имела полное право его любить.

И он ее любил. С любовью, описанной у писателей, богословов, философов, психоаналитиков это не имело ничего общего. Он не защищал, не укрывал, не берег ее - он просто снимал с нее вину перед ним, неважно какую - просто вину, покрывая ягодицы и бедра ударами, от которых ей было совершено не больно, а только радостно и весело. А потом начинался лучшая в мире близость - она не могла вспомнить наутро ничего, кроме нехватки воздуха, теплого давления и мужских пальцев, переплетенных с ее - прямо перед глазами, он лежал пластом, г р у з о м сверху у нее на спине; скажи Папочке, что ты его - шептал, она кусала подушку, болтала ногами, смеялась в ответ...

Просыпалась с изжеванным краем подушки во рту.

Раз в месяц на коже из ниоткуда проявлялись черные синяки, потом коричневели и сходили почему-то корочкой, как кожица с насекомых по осени.

С матерью они помирились, но никогда не говорили о прошлом. Возможно, потому что и так жили в нем, каждая - в своем.

Она перестала встречаться с Верхним, с тех пор как в ее сны окончательно переселился другой, настоящий. И замещать его суррогатом, пусть и очень похожим, не имело смысла.

Сегодня страх колотил все ее тело - пронзая каждый кровеносный сосуд, каждую мышцу отравленной кровью - что-то жило в ее животе, потустороннее, отдельное от нее, чужое.

Положив руку на окно, девочка размышляла о том, что завтра, когда каникулы закончатся, надо зайти сдать анализы крови.

И если это то, о чем она думает...

Отшатнулась. Руки стали мгновенно мокрыми, во рту разлился сладкий привкус ужаса, вяжущий язык.

От подъезда в тесную темноту за тусклым фонарем вели каплевидные темные следы. Даже отсюда казавшиеся красными.

И кто-то стоял там, высокий, почти с фонарь. Ждал её без укоров за опоздание.

Она вспомнила то имя - имя, будто проглоченное старухой с конфетами. Имя, вырезанное на кресте. Имя, жгущее ее изнутри - принадлежности ему.

Она положила руку на живот, там все выжидающе затихло, и рванула, вперёд, врываясь в метель, как много лет назад, только теперь уже видя перед собой дорогу и не боясь потеряться.