История одной женщины

Мне с детства нравились мрачные герои - из тех, с которыми, как сказала бы моя мама, "каши не сваришь". Первой любовью был Атос в исполнении Вениамина Смехова. В нашем классе "Мушкетеров" любили почти все, и как-то получилось, что девочки разделились на группировки, каждую из которых объединял божок - Атос, Арамис или Д′Артаньян. Тогда, в мои двенадцать, мир еще представлялся мне ярким полотном сюрреалиста, а не гениальным уравнением взаимосвязей. Но вспомнив об этом через много лет, я поняла, что Атоса предпочитали мрачноватые оставленные отцами тихони, вроде меня самой. Арамис нравился попрыгуньям-стрекозам, которые мечтали о невыносимой легкости бытия и могли пожертвовать чем угодно ради очередной порции сладости. Влюбленные же в Д′Артаньяна в итоге распустились в бабищ со стальными нервами и щенячьими инфантильными мужьями.

Перед сном я представляла, как Атос меня мучает.
Как будто бы он меня в глубине души любит больше всех сокровищ мира, но знает, что я - преступница, поэтому меня необходимо убить. Любовь мешает ему сделать это сразу, поэтому, изловив меня и притащив в подвал своего графского замка, он решает, что нет ничего дурного в том, чтобы насладиться моим телом - пока оно еще дышит, боится, надеется и цепляется за жизнь. Да, решает насладиться - но в то же время и ненавидит себя за то, что в нем, благородном, умном, существует этот темный подтекст. И меня ненавидит - за то, что разбудила в нем похоть. Он связывает мне руки за спиной, бьет по щекам, заставляет встать на колени и умолять о пощаде. Когда мне было двенадцать, мечты ограничивались пощечинами. Но за пару лет мы с Атосом продвинулись дальше.

К моим четырнадцати я сотни раз сбегала из воображаемого графского подвала. Измученная, бледная, изнасилованная, в порванном на груди платье, следами от веревки на запястьях, босая, я бежала сквозь воображаемый лес, чтобы следующей ночью снова вернуться к тому, кто любил меня и мучил.

А потом однажды, на уроке истории, учительница осторожно коснулась темы святой инквизиции, и это было открытие и катарсис. Вот оно, мое. Впрочем, может быть, мне просто надоел воображаемый Атос со своими пощечинами.

У меня появился новый несуществующий друг, образ которого я продумала до таких мельчайших деталей, что иногда он казался реальнее тех, кто меня окружал.

Я была ведьмой, юной и прекрасной, собирающей травы для зелий при свете полной луны. Я жила в небольшой средневековой деревушке, на самой ее окраине, в домике у леса. Соседи побаивались меня и сторонились, но чуть что - болезнь, неприятность - вереницей тянулись ко мне за помощью. И вот молва обо мне донеслась до города, и был отдан приказ привезти меня для беседы - в подвал, откуда не возвращались сотнями.

Немолодой циничный инквизитор, брюнет с шрамом на лице, давно разучившийся ощущать собственное сердце, был, конечно, уверен, что я - очередная жертва обстоятельств, которая чем-то не угодила соседям. В те времена люди нередко сводили счета подобным образом. Однако добравшись до моей деревни к полуночи, застав мой дом пустым и отправившись в лес на поиски, он обнаружил меня на месте преступления - полностью раздетая, я танцевала, запрокидывала голову и выкрикивала в небо странные слова на неведомом гортанном языке.

Наблюдая за мной из-за куста жасмина, он испытал странное возбуждение.
До того ему не встречались женщины, действительно практиковавшие колдовство. Только жертвы козней, бабки-повитухи и травницы.
Инквизитору стало интересно, и он решил спасти меня. Ему было интересно узнать правду - существует магия или все-таки нет. Добропорядочный католик вроде него не мог позволить ведьме разгуливать на свободе, поэтому он привез меня в свой дом, где я стала жить пленницей. У меня была комната без окон, удобная кровать, полка книг и единственное развлечение - стопка чистой бумаги и перо. Инквизитор надеялся, что я буду вести дневник, и он прочтет мои мысли. Я и вела - только на енохианском языке, которого он не понимал.

Он никогда не прикасался ко мне, только отдавал приказания.
Каждый вечер приходил в мою комнату, садился напротив и задавал вопросы, а если я отвечала нечестно или шутливо, костяшки его пальцев белели, а губы сжимались, но лицо оставалось спокойным.

Ко мне была приставлена служанка - испуганная немая девушка, которая боялась поднимать на меня взгляд. Она расчесывала мне волосы и занималась платьями, которые Инквизитор принес специально для меня. По вечерам служанка приносила воду и помогала мне вымыться. В углу комнаты стояла огромная деревянная бочка, куда я садилась голой, а она лила на мое тело воду из кувшина.

Однажды Инквизитор сказал, что теперь он тоже будет присутствовать при омовении.
Настоящей мне было всего четырнадцать лет, я была девственницей, каждую ночь смаковавшей фантазию.
Я была смущена, но вела себя вызывающе. Ловила себя на мысли, что мне хочется, чтобы он подошел и прикоснулся ко мне. Или чтобы он хоть как-то показал, что я нравлюсь ему, что я - красивая. Но он всегда просто молча сидел на стуле в углу.

А в какой-то день на смену моему обычному светлому платью немая служанка принесла другое - из струящейся дорогой ткани, красное и с таким глубоким декольте, что вся моя грудь оказалась открытой. Я возмутилась, но служанка знаком остановила меня и передала письмо.

Нервничая, я разорвала конверт, и мне на колени выпал плотный лист, на котором ровным безукоризненным почерком было написано, что этим вечером Инквизитор ожидает меня на ужин, и у нас состоится особенный разговор.

Продолжение следует.