Скопцы

Andy: Прислали мне тут статью о скопцах, просили выложить на форум. Молодой скопец оскоплен по первой части 14-ти лет. Оскопил дядя, у которого жил в работниках. «Сначала он очень хорошо со мной обращался, кормил хорошо и жалел меня, работать тяжело не заставлял. Потом стал говорить: „Тебе тоже надо сделать, как я. Так будет лучше. Хорошо жить будешь. Будешь святой, и душа будет, как у ангелочка. Ходить никуда не надо будет, и семьи не будет, заботы не будет. Будешь богатый, один жить". Я все не хотел. А он говорит, что четыре шубы енотовых мне отдаст, и дом подпишет мне, все будет мое. Потом показывал коробку: в ней золото и серебро. „Это тоже, — говорит, — тебе отдам". „Ну, — я говорю, — что же, давай сде¬лаем и мне". Потом мы сходили в баню, попили чаю. Дядя сходил и принес нож. Острый-острый. Чем-то мазал его, весь блестит. Перевязал мне бечевкой, потом принес такой дерева брусок и велел мне встать к печке. Он поставил брусок на скамейку и положил их на него. А потом поставил нож и по ножу молотком как стукнет, — они. и отскочили. Сначала не больно было, а потом больно». Следующий случай массового оскопления пяти человек взят нами из рукописной автобиографии скопца по обеим печатям, «В одну роковую ночь, — вот не помню, с вечера или позднее, кажется, последнее вернее, — совершилось нечто, необыкновенная картина: оскопление в этот вечер или ночь пяти че¬ловек мужского пола за одним махом, на моих глазах, пооче¬редно, — я был последним. Как сейчас вижу совершившееся. В нижнем помещении, т. е. в нижнем этаже, помещение в одну большую горницу, не помню — были ли на улицу окна, а во двор было три и выход один, другая лестница наверх. Дело происходило так. Все мы собрались внизу по возрасту; из пяте¬рых один был приезжий из села Рождественского, в 15 верстах от города, кажется, некто Матвей, мужчина лет 45, не помню — женатый или чуть ли не семейный; второй и третий — хозяина два сына, Иван, лет 20, и Михаил 18 лет. Четвертый — казак из Солодянки, подгорное село казачье, лет 20, Илларион Филиппов-Сергеев, а потом я, пишущий эти воспоминания. Мне шел 10-й год. И шестой — сам мастер-оператор, хирург, Яков Иваныч, 50 или 55 лет. Никаких приспособлений не было, в комнате тепло, на полу рубочное деревянное корыто с водой; конечно, окна занавешены; заранее приготовлены подвязки и пластырь на раны, из чего приготовлена мазь — не знаю. При всех первых четырех операциях я присутствовал и смотрел, как происходило обрезание детородных уд. Подходит человек, конечно, без кальсон, к корыту, становясь вплотную ногами к нему. Мошонка перевязана тонким шнурком или просто толстой суровой ниткой; обыкновенный, вроде столового, нож, востро наточенный. Яков Иваныч берет его, и раз! — уды шлеп на пол; кровь пошла в корыто; пока не стекает надлежащее количество крови, оскопленный стоит, а затем накладывается намазанная мазью тряпка, чисто холщевая, накладывается ватная подушечка и подтягивается подвязкой, прикрепленной к поясу, нарочно для этого шитого из материи или холста; протягивается меж ног, соединяется с поясом на пуговице, — и процедура готова, человек хош куда идет, и незаметно для постороннего глаза, что человек с раной главной части тела. Таким манером второй, третий, четвертый — только уды шлепают на пол, и образовалась куча яичек человека. Так очередь за мной — пятый. Как сейчас вижу, взял я от Якова нож, брусок и давай точить, поточил по-моему хорошо, а чего уж тут наточил, — все смеются надо мной; подошел к корыту ближе, и Яков берет ножик, чирк — и готово дело, наверно я все-таки испугался. Кровь не пошла сначала, я, конечно, отошел от корыта, прошел по комнате, все смеются надо мной — какого молодца, дескать, подстрелили. Кровь пошла, сколько требовалось, и так же подвязали, завязали, и все кончено, вылили воду с кровью на двор, сожгли в топившейся печке с десятью яичками, только треск стоял в печи, как дулись и лопались негодные.

*
ильюшка: несчастные люди

Вечный Мучиник: Александр Колпаков "Московский Комсомолец" ВЫЖЖЕННАЯ ПЛОТЬ Если бы завтра на улицах Москвы вам встретился человек и предложил ради святой жизни оскопиться, вы бы ответили ему... Не торопитесь! Было время, когда под влиянием еретиков от православия скопцов целые деревни прибегали к страшному обряду — отсекали или выжигали себе половые органы. Причем как мужчины, так и женщины. Те времена не канули в Лету. Сегодня в подмосковной Ухтомской живет, здравствует и активно привлекает в свои ряды новых членов, лучше невинных девушек и юношей, целая община скопцов. Электричка неспешно тянет к Москве. Мелькают деревца, дачи, платформы. Укачивает и одновременно хочется курить. И вдруг песня — крикливая, сильная. Она накатывает от дверей в лице жирного неопрятного мужика-попрошайки, и по мере его приближения отлично запоминается: Царство ты, Царство, духовное Царство! Во тебе во Царстве — благодать великая: Праведные люди в тебе пребывают, Они в тебе живут и не умирают, На Святого Духа крепко уповают... На мгновение захватывает дух — ведь это настоящая хлыстовская "корабельная" распевца, причем из знаменитых. Так пели духоборы во время наших фольклорных экспедиций на Кавказ, так пела московская черкизовская скопчиха баба Наташа... Сухая, востроносенькая, с треугольником лица, белеющего из платка, она притоптывала ногами и вещала: "Царство не от мира, Царство от Духа, кто Его принял, стал легче пуха..." В возрасте 17 лет в 1927 году на бабу Наташу была наложена "третья печать" — с ее согласия сестрицы во Христе острым разделочным ножиком отхватили ей обе груди аж до костей и кое-что в промежности. Очень уж она хотела спастись от нечистой силы, томившей ее плоть. Позже, когда в 30 году в Ленинграде и Москве прошли процессы над скопцами, комсомольцы, взявшие шефство над "фанатичкой", выдали ее замуж за героя-красноармейца. Герой был контуженный и все время тряс головой, однако это не помешало молодым родить двух сыновей, один из которых стал заметным военачальником постбрежневской эпохи. После его внезапной кончины баба Наташа, к тому времени вдова, вернулась в скопческое братство. Их оставалось мало — "ветхих деньми" стариков и стариц, помнивших звонкие разоблачительные процессы. Тогда они обвинялись в религиозном фанатизме с уклоном в изуверство, в пособничестве кулацкому элементу на селе и в кознях против Страны Советов. Перечень по тем временам достаточный для того, чтобы в конвойном режиме отправиться добывать руду и валить лес. Репрессиям не подвергались лишь те, кто успел обзавестись семьями или хотя бы внешне покаяться. Впрочем, к высылкам скопцам было не привыкать — еще во времена Екатерины II Священный Синод вкупе с полицией был весьма озабочен проблемой тотального вытеснения хлыстовской и скопческой ереси из Центральной России. За насильственное оскопление полагалась каторга от 10 до 15 лет. Не было скопцам покоя и в режимную эпоху Николая I. Так ст. 209 "Уложения о наказаниях уголовных и исправительных" 1845 года гласила, что "распространение раскола, сопровождающееся насильственными действиями", наказывается "ссылкой в каторжную работу на рудниках на срок от 12 до 15 лет и телесному наказанию плетьми с наложением клейма". Ст. 207 — "...принадлежность к ересям, соединенным со свирепым изуверством и фанатичным посягательством на жизнь свою и других", — имела более широкую трактовку и наказывалась бессрочной ссылкой в Сибирь. Серьезность намерений правительства и церкви обусловливалась трудностями в раскрытии скопческих общин-"кораблей". Церковь объявила секту еретической. За почти 150 лет преследований ереси полиция отправила в Сибирь десятки тысяч человек, но скопцы оказались на удивление живучими. К 1917 году только в одном Черкизовском районе Москвы обитало до тысячи скопцов и скопчих. Большие общины существовали под Петербургом, на Украине, на Северном Кавказе и в Центральной России. Советская власть « скопцов » не трогала до конца 20-х, видя в них забитый царским режимом простой народ. Когда же этот народ откровенно принял сторону нэпмана в городе и кулака на деревне, начались "процессы по делу о скопцах". Агнец Анатолий Попрошайка шел по вагонам электрички, я следовал за ним. Я, честно сказать, заранее поджидал его. То, что это был скопец, не вызывало сомнений. Бабье лицо, роскошные с глянцевым отливом седые волосы, куплеты распевцев, выдавливаемые из груди резким неприятным тенорком. На станции Нижние Котлы скопец вышел на платформу и принялся пересчитывать мелочь. Я протянул ему пятьдесят рублей одной бумажкой. Он неприязненно уставился на меня, но деньги взял. Некоторое время мы разглядывали друг друга, пока вдруг он не улыбнулся одними глазами и не сказал традиционное: "Спаси, Господи". Я предложил ему зайти в кафе и выпить по стакану чая с булкой. Он согласился. Разговор наш долго не клеился. Агнец Анатолий — так представился он мне — молча прихлебывал чай и смотрел в окно на грязный асфальт с голубями, потом оторвал взгляд и произнес: "Весна-красавица, все ей рады, а кто не рад, тот в Бога не верует. Вот и человек, плотскими устами не пьет, а пьян живет... Это как понять?" "Проверяет", — подумал я и ответил: "А так, что сама жизнь, Богом данная, пьянит". Агнец Анатолий кивнул, а я тем временем открыл бумажник и вынул вторые пятьдесят рублей. Я не ошибся, Анатолий действительно был скопцом, но история его "обращения" была изначально трагичной. Пришел он в скопчество не по своей воле, а под влиянием. В середине 50-х, лишившись родителей, попал он 14-летним мальчиком к родственнику-старику в большое село под Рязань. Старик был очень нежен к нему, во всем потакал, ждал, когда Анатолий закончит семь классов и поступит в ремесленное училище. И уже затем раскрылся ему, что он скопец, прибавив при этом, что если Анатолий тоже станет, как он, то получит в наследство дом, утварь и все его сбережения на книжке. "Будешь святой, — уговаривал старик, — и душа будет, как у ангелочка. В армию ходить не надо будет, семьи не будет, забот не будет. Будешь богатый один жить". Анатолий долго не соглашался, но старик упорствовал и однажды показал мальчику железную коробку, доверху набитую николаевскими червонцами: "Когда умру, твое будет, а не станешь, как я, племяннику отдам". Эта коробка с червонцами решила дело. "Мы сходили в баню, — рассказал агнец Анатолий, — попили чаю. Старик принес с кухни нож. Острый, острый. Чем-то долго натирал его до блеска. Потом перевязал мне бечевкой "погремушки", достал брус дерева длиной под пах и положил их на него. Затем перекрестился на икону двумя руками и велел мне повторять "Христос Воскресе!". Я повторял, а он поставил нож и молотком как стукнет — они и отскочили. Сначала не было больно, а потом больно... Когда я залечился, старик привел меня к скопцам . Собиралось их немного — люди пожилые, степенные, но были там еще трое ребят, как я. Пели распевцы, крутились, читали древние книги, молились Царю Небесному... Нынче старцы все перемерли, последнего, столетнего, тот год похоронили на Преображенском кладбище. Осталось нас в Москве шесть человек, и все агнцы, то есть кто никогда женщин не знал... А недавно прибился к нам один молодой, тот не агнец, а лейтенант с чеченской войны, был женат, получил скверное ранение... Теперь ищет наших знаний". Мы условились с агнцем Анатолием о следующей встрече в их "корабле" и о том, что он уговорит братьев "попеть на диктофон". На том и расстались. Экстазы духа От духоборов к хлыстам ("христам"), от хлыстов к скопцам... И все издревле, из старой веры православной. В свое время писатель Василий Розанов, интересуясь бытом и "экстазами" скопцов, писал: "Посещая дома скопцов — заметны признаки раскола: лестовки с треугольниками (особого рода четки); подручники — род подушечек, прикладываемых при земных поклонах под руки; кадильницы медные и глиняные, употребляемые при домашнем молитвословии; прибитые над вратами (косяками) осьмиконечные кресты; старинные книги, разные апокалипсические изображения, в том числе поражение Антихриста на коне; надписи над дверями с изречениями св. Отцов; беспрерывное повторение при входе (иного) молитвы: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас". Великие страстотерпцы, они словно были созданы для экспериментов над собою "во славу Божию". В белых до пят рубахах на своих собраниях-"кораблях" они прыгали, тряслись и кружились то в одиночку, то всем "кораблем", образуя фигуры круга, креста, якоря... И это кружение доводило их до сладкого изнеможения, до экстаза, в момент которого они начинали пророчествовать, веря, что в них вселился Святой Дух. Богоподобность! Вознесение над грехом силою духа — вот он, скопческий идеал. И чем больше телесных трудностей, тем шире становилась душа и тем легче было "свить в ней гнездо Святому Духу". Встречаясь, скопцы земно кланялись друг другу, произнося только им одним понятные приветствия-символы. "Твой конь бел и смирен" — то есть плоть очищена и усмирена — не без зависти сказала Кондратию Селиванову хлыстовская пророчица, первая объявившая его "богом над богами, царем над царями". Христосушко Быть в "чистоте", "убелить тело от греха малой и царской печатью", хранить девство, как дар Божий... Тульский мужик-хлыстун Кондратий Селиванов, испив до края горькой крестьянской правды, покинул в одночасье дом, деревню и пошел проповедовать Христа. Его никто не останавливал, в XVII веке это считалось делом богоугодным, лишь бы против власти не замышлял... Однако власти не сразу заметили злой прелести его посланий-"страд", а когда заметили, было поздно — по деревенской России-матушке вовсю плавали скопческие "кораблики", и масса покалеченного народа кружилась до седьмого пота в потаенных "радениях". А сам Христосушко, то бишь Кондратий Селиванов, вместе со своим подручным, пророком Мартынушкой, то появлялся, то исчезал, лишь только над "кораблями" начинали сгущаться тучи. Самооскопленного творца "народа Божия" ждали загодя, выслав на большак подводу с медвежьей шкурою. И вот он стоит посреди избы-пятистенка, высокий, сутуловатый, большеглазый, как икона, и тихим придушенным голосом говорит: "...Помоги, Отец небесный, лепость изогнать. Ходил я по всем кораблям и поглядел: не все лепостью перевязаны, братья и сестры того и норовят, где бы брат с сестрой в одном месте посидеть... А я говорю: не заглядывайтеся на женский пол, от женского пола приходит человек в слабость, которая поядает весь свет и от Бога прочь отвращает; а нам только одно дадено — чистоту нести и душу спасти". Понятно, что после таких речей "радение" длилось особо истово, и на другой день чуть ли не половина мужиков той деревни, уличенных в "лепости", шли скопиться. "Лепости" была объявлена настоящая война. История повествует о том, как однажды Кондратий Селиванов и Мартынушка шли полем, и пророк спросил учителя, что может стать ему помехою на пути ко спасению. Христосушко подумал и сказал: "Одно нехорошо, что твои глаза очень лепы". Тогда Мартынушка остановился и выколол себе правый глаз. Но вот Христосушку поймали, заковали в цепи и повезли в Сибирь. В то же время от восточных окраин гнали в Москву плененного Емельку Пугачева. Два великих человека встретились — бунтовщик и ересиарх, посмотрели друг на друга и отвернулись. Позже в Иркутске Селиванов не без гордости отметит: "...И его провожали полки полками, и тожь под великим везли караулом; а меня везли вдвое того больше, и весьма строго везли!" Конь белый Во время правления Александра I ссыльному старцу Селиванову пришло послабление. Он обосновывается в Петербурге, где беспрепятственно открывает несколько новых "кораблей". Столичная аристократия любопытствует старцем, за которым тянется шлейф высочайшей аскезы и мученичества за веру. К нему едут за правдой и товарищ министра, и царедворец, и помещик, и купец. Для каждого находит слово Христосушко, а слово его едино: "Сказано в 14-й главе Откровения, что искуплены от земли будут сто сорок четыре тысячи, кто не осквернился с женами и кто не лукавил. Вот и думай, с ними ты или нет? Другое дело мы, скопцы, по самой плоти уже люди Божии..." Николай I погнал скопцов вон из Петербурга и Москвы, и их "корабли" снова уплыли в пригород и далее, обильно растворясь в народном море. Но при этом скопцы чувствовали себя вольготней — в александровскую эпоху у них народился слой богачей-миллионщиков, купцов 1-й гильдии, успевших основать свои скопческие "династии". В Москве для "своих" в Черкизове они строили дома, приюты, также переводили изрядные суммы денег на возведение храмов, на позолоту куполов, за что были почитаемы Православной церковью. В то же время они продолжали рекрутировать в ересь все новых и новых адептов. Теперь это было сделать несложно, так как массам крестьян, замученным беспросветным бытом, мечталось вырваться в город, разбогатеть, "стать, как они". Скопческая паства росла, внутри нее появились уважаемые всеми специалисты-"операторы", набившие руку на "наложении белых риз", то есть оскоплении. Их вызывали нарочными, а позже телеграфом, платили немалые деньги за "очищение". Одними из самых знаменитых московских "операторов" в начале нашего века были Алексей Гармизов и Димитрий Ломоносов. Ломоносов изучил даже книги по хирургии, изготовил по лекалам всевозможные скальпели, освятил их в храме и возил с собой в специальном саквояже. Идеолог скопчества, он скопил мальчиков, мужчин, женщин, искренне радуясь притоку "стада Христова". Но были среди посвященных фанаты "чистой страды", "севшие на белого коня". Эти скопили себя сами, и не лезвием, а железом — путем отжигания яичек, называемых в народе по-всякому: "удесными близенятами", "погремушками", "картошками", а то и "ключами ада". При этом удаление одних яичек не гарантировало окончательного "убеления", и тогда скопцы стали рубить "ствол" — "ключ бездны". Так накладывалась "вторая", или "царская печать". "Третья печать во славу Божию" выражалась в отрезании у мужчин сосков, а у женщин груди. Чаще всего скопления приурочивались к большим православным праздникам. "Новика" или "позваника" перед самой операцией одевали в "парад" (белую длинную рубаху) и приводили в "корабль". Кормщик спрашивал собрание: "Праведные, известно ли вам, что здесь есть душа, желающая стать на путь спасения? Согласны ли вы с принятием оной?" Если собор отвечал согласием, кормщик зажигал свечи, сопровождая обряд чтением Евангелия. Затем "новик" давал клятву. Далее следовало само скопление, чаще всего в "холодной" либо в баньке. Унимали брызнувшую кровь льдом и смолой. Если накладывалась "вторая печать", то, когда кровь подсыхала, в мочеиспускательный канал вставляли свинцовый гвоздик, чтоб не зарос. Визит на "корабль" Субботним вечером я позвонил по указанному агнцем Анатолием телефону, назвал условленный пароль, и меня пригласили на воскресное "радение". Сам "корабль" собирался в подмосковной Ухтомке на большой ветхой даче, которую я нашел не без труда. У входа меня встретил грузный человек с пронзительными глазами на блеклом голом лице. Он проверил мой паспорт, журналистское удостоверение и со словами: "Входи в дом Божий", открыл дверь в темные затхлые сени. Я прошел в комнату с иконами и увидел на лавке семерых мужчин-скопцов, одетых в белые рубашки. Один из них был агнец Анатолий, приветствовавший меня земным поклоном. "Фотографировать нельзя, — сказал он, — а на диктофон записать можно, это не возбраняется". Вдруг все разом запели, поднимаясь, крестясь и кланяясь. Хор слабых голосов звучал довольно стройно: Дай нам, Господи, Иисуса Христа, Дай нам Сына, Государь Божий, Пресвятая Богородица, упроси, Матушка, об нас, Света-сына своего, Бога нашего, света нашего... Это пение шло по нарастающей, оно подняло настроение, взвинтило дух. Минут через пять каждый из присутствующих стал выскакивать в центр комнаты и кружиться, раскинув руки. Последний, судя по всему кормчий, кружась, принялся выкрикивать какие-то непонятности, среди которых отчетливо можно было различить лишь многожды повторенное: "...Осподи Исуси, Осподи Исуси, дай Осподи!" Агнец Анатолий наклонился к моему уху: "Видишь, как его Святой Дух пробирает?" Каждение продолжалось без перерыва час десять минут, после чего все "корабелы" качались и улыбались друг другу, как чокнутые. Пусть это не покажется богохульством, но я и сам ощущал в комнате чье-то присутствие, словно впрямь Святого Духа. Потом мы пили чай, и Александр Васильевич рассказывал мне, как скопились они всеми выселками в деревне под Саратовом и что его с братом-близнецом оскопил их отец, за неделю до того "очистившийся" на Пасху. "Привел в баньку, дал каждому прикусить зубами ручку от деревянной ложки и велел говорить "Христос Воскресе!", а сам поставил нас перед деревянным корытом с теплой водичкой и стамеской да киянком — чик-чик. Потом собрал яички и в печку кинул, а мы стояли и слушали, как они там трещат и лопаются. По сей день слышу этот звук..." На прощание агнец Анатолий подарил мне дореволюционное издание духовных "корабельных" песен скопцов за 1917 год и перед тем, как я откланялся, научил одной распевце, в которой, как он сказал, "русская душа обитает". С ней я и поехал восвояси: Уж как по морю, по морю, По синему морю, Кораблик восплывал, Волнами носимый, Избранные Божии люди Все Бога просили К тихой пристани пристать.

Andy: Угу, явно с этого форума списали "воспоминания" скопца. Так вот у нас журналюги работают.

An...: Оспорю, по счастливей многих членов данного сообщества... да и вообще многих людей... Подумай... ведь у них есть вера, цель и идеал... Они стремятся к совершенству... Верят что увеча плоть уподобляются небесным Ангелам... Да, может быть это наивно... И да они не обретут бессмертия, но впрочем обретут нечто намного более ценное... Обретут путь... тропу в этом бессмысленном и сером мире... Их старания не четны ведь, пускай и оставаясь смертными, они все же уподобляются небесным Ангелам... Да не СТАНОВЯТСЯ но все таки УПОДОБЛЯЮТСЯ... По сути, все их ритуалы направлены на это... пускай искусственно, но все таки приблизится к недостижимому мистическому совершенству... искупить первородный грех... рождение... вернутся в рай... У них был путь... и была сила... вера... чтоб идти им до конца... И они не были одни... напротив... всегда вместе... готовые идти на смерть друг ради друга и ради идеи... Чистота, Любовь, Единство, Вера, Путь... Мне кажется, нет более великой радости на свете, чем когда ты обладаешь силой достаточной, чтобы идти своим путем... идти им до конца... Притом... не в холоде и одиночестве, однако же в тепле, поддержке и любви... Я не могу не видеть лицемерия... да они грешники, по собственной идеологии... Их грех... великий грех - Гордыня, однажды сбросил человечество с небес... Может вернет обратно... может повторит историю падения вавилонской башни... может сбросит в ад... Я не судья ихним грехам... Да и потом Христианство - не моя идеология... Однако же по моему "Белые Голуби" достойны восхищения, уважения и даже некой зависти... Да, в их идеологии присутствует толика лицемерия, однако это неизбежная отплата за единство...