ТЁМНЫЕ ВОДЫ НЕВЫ: AIGUILLE

@музыка Boston Manor — The Day That I Ruined Your Life

Очнулся я уже прикованным в полутьме сырого подвала. Пахло нежным и гнилостным петербургским тленом, с потолка мерно и зловеще капала вода.

Чёрт дёрнул меня за язык сказать ему, что я собираюсь исчезнуть, что он никогда меня не найдет! Я, привыкший дерзить всем вокруг себя, время от времени забывал, что с ним эти мои номера возымеют совсем иные последствия.

Тень от его высокой фигуры падала на меня, поглощая последние проблески тусклого света в подвале. Глаза его были обсидианово холодны и изучали меня с отстранённым любопытством.

— Ну что, котёнок… — его голос, низкий, с хрипловатой ноткой, будто царапал изнутри.

Его пальцы быстро пробежались по пуговицам моей рубашки. Лезвие бритвы, тонкое, отполированное до зеркального блеска, скользнуло по моей груди. Кожа расступилась без сопротивления, оставляя после себя тонкую алую нить. Капля крови скатилась вниз, горячая, живая, контрастируя с ледяным онемением остального тела. — Будешь выть или благодарить?

Я дёрнулся, рванув наручники, но металл лишь глухо звякнул в ответ. В следующее мгновение меня ударило током. Потом я узнал, что кандалы были подключены к самодельному устройству, собранному из автомобильного аккумулятора. Кружок «очумелые ручки», мать его…

Я вскрикнул от неожиданности и заскрипел зубами от боли.
— Че-его ты хочешь? — поинтересовался я у него свистящим шёпотом.

Он наклонился ближе, я ощутил его дыхание на своем лице. Табак, призрачные ноты коньяка… и что-то ещё… металлическое, как будто медные монеты на языке.

— Хочу услышать, как ты просишь, — прошептал он, и в этом шёпоте было что-то почти ласковое, если бы не лёгкий, едва уловимый оттенок безумия в голосе. — Но сначала…

Я увидел в его руках syringe. Жидкость внутри была густой, желтоватой. Я не знал, чем именно он наполнен, но примерно… догадывался.

Игла блеснула под тусклым светом лампы, обещая нечто куда более страшное, чем боль.
— Не дергайся. Иначе я задую тебе помимо вены, и будет нарыв.
Я обреченно замер. Понимая, что он все равно это сделает, я решил избавить себя от дополнительных жгучих страданий. Он извлек из кармана синий медицинский жгут, защелкнул его на моем предплечье. Игла вошла в меня, тонкая, неощутимая.

И вынуть её потом я не мог много лет….

Жёлтая жидкость в шприце оказалось в????м: сладостным, ярким, волшебным. Нехорошо, наверное, так говорить о н???????х, но я описываю свои ощущения, и что сделать, если они были…такими.

Я с обожанием смотрел на его лучезарный лик, блаженно повиснув в своих кандалах. Он расковал меня, мы вышли наверх. Щурясь от дневного света, окруженный в момент гомоном улицы и оглушенный им, я понял, что мы развлекались в подвале одного из клубов его отца. Меня пошатывало, он придерживал мой локоть.

Такси, в котором меня вырвало от всего пережитого, отвезло нас по новому адресу. Он больше не жил на ХХХХ, теперь местом его жительства стала трешка с мрачным готическим ремонтом, на Лиговском проспекте. Окна, выходившие во двор, мы потом в духе старых недобрых традиций оклеили изнутри черной пленкой, в те времена, когда наша жизнь уже ни на йоту не напоминала прежнюю.

Мы лежали на полу, на мягчайшем черном ковре, единственном знакомом мне в этой новой обстановке предмете; и я, глядя на своего мучителя, смеясь, спросил, зачем он сделал это со мной.

Он больно сжал двумя пальцами мой подбородок и ответил: «Ты думал, это ты решил исчезнуть?.. Милый. Это я решил, что ты исчезнешь.»

Отчего-то эта фраза повергла меня в еще более радостный смех, и, задыхаясь от счастья, я вжался головой в его грудь, в то время как он, достав маленький нож, принялся сосредоточенно отпарывать воротник моей рубашки.

Потом он привязал меня за руки к кольцу в потолке и страшно высек по всему телу тяжелыми черными проводами. Боли я в тот момент почти не чувствовал, но ощутил её потом, когда вместе с отходняками вернулось и привычное ощущение физического тела.

Испещренный тонкими красными и фиолетовыми волосами, я дрожал, вздыхал, то вставал, то ложился, пытаясь как-то уместить себя в непривычное состояние.

— Не маячь, – расслабленно бросил он, полулежа на кушетке с закрытыми глазами.
— А можно…еще? – поинтересовался я как можно более скромно и ласково.
— А харя не треснет? – ответствовал он, резко распахнув свои черные глаза, из-за цвета которых было неясно, сколь сильно расширены его зрачки. – Терпи, переломаешься, полегче станет. Я сам не марафоню, и тебе не дам.

Обещания этого он, конечно, впоследствии не сдержал.

Но последний мой школьный год и его первый курс мы действительно придерживались культуры сдержанного употреб????я: куролесили лишь каждые две недели, по выходным. Он всегда приберегал на этот случай какие-то особенные фантазии. Один раз, например, он выбросил меня из окна роскошной родительской дачи, прямо на клумбу дивных колючих роз, это был незабываемый для меня (и для его матери, поутру обнаружившей разорение) опыт.

А в конце весны 2008 года мы, втроем – я, он и примыкавший к нам порой во время наших загулов некий бывший п??тор (я не шучу), завалились в руины одной кат?????й к?р?и. В испов?д????е мирно дремал бомж, автократор мой разбудил его пинком и оглушительным криком:

— Свидетелем будешь, слизь!

Перепуганный бродяга ошалело осматривал нашу компанию: п??тор в полном облачении, с томиком Марселя Пруста в руках, , мы в белых рубашках и черных костюмах, я так еще и в надгробном венке, надетом на шею. По венку вилась черная лента с надписью «Помним, любим, скорбим».

— Как вас зовут? – спросил я у бездомного.
— Валера я….
— Валерий, мы тут сейчас поженимся, согласны быть нашим свидетелем? – с этими словами я протянул бомжу открытую бутылку мартини.
— Да я…собственно...а что…можно…– застенчиво ответил Валера, охотно принимая подарок.

П??тор наш встал за а?т?рь, брезгливо смахнув с него корешком книги пару чьих-то использованных syringes.
В гулкой тишине он поднял над головой книгу, отчего фигура его приобрела совершенно ветхозаветный облик, и театрально безумным голосом провозгласил:

«Во имя Хаоса, во имя Свободы, во имя всего, что пало и восстало из пепла — мы собрались здесь, среди развалин, среди теней былого величия, чтобы скрепить узы, которые не разорвать ни временем, ни болью, ни самой смертью.

Вы, дети мои, пришли не для благословения. Вы пришли для клятвы. Не перед Богом — перед тем, что страшнее. Перед друг другом! Перед той бездной, что вы вырыли между собой и миром. Перед тем огнём, что сжигает всё, кроме вашей одержимости.»

П??тор положил книгу на а?т?рь и велел нам возложить на неё руки.

Мою ладонь покрыла ледяная длань mon ami, который с усмешкой приказал:
— Ну, котёнок...Повторяй за мной: Я ЭТОТ ПИЗДЕЦ ВЫБИРАЮ САМ!
— Я этот пиздец выбираю сам! – эхом ответствовал я, и мы услышали, как где-то недалеко грохнул сорвавшийся со стены кирпич.

П??тор покачал головой, наблюдая за нами, и торжественно возвестил:
«Да будет так. Пусть ваши души сплетутся в один узел, который нельзя развязать — только разрубить. Пусть ваша любовь будет как эта к???а — разрушенной, но непобеждённой. Пусть ваши клятвы будут написаны не чернилами, а кровью.»

Владелец мой перебил п??тора, обращаясь ко мне:
— Дальше. Клянись.

Я, дрожа и задыхаясь, понёс всё, что пришло на ум:
«Клянусь... быть твоей тенью. Клянусь забыть всё, что было до тебя. Клянусь помнить каждую рану, каждый шрам, каждый твой приказ — как заповедь.»

Он приблизился ко мне так, что его дыхание обожгло мои губы.
«А я... клянусь никогда не отпускать тебя. Клянусь быть твоим палачом и твоим единственным спасением. Клянусь, что даже если мир рассыплется в прах — я оставлю тебя последним, чтобы ты видел, как всё горит.»

Мы оба клятвопреступники, mon ami, оба….

П??тор засмеялся низко и хрипло. А потом изрёк так:
«Тогда... да будет вам то, чего вы заслуживаете. Не счастье — потому что оно для слабых. Не покой — потому что вы его не хотите. А вечный огонь, вечная борьба, вечная одержимость друг другом.»

Из развалин бывшей испов?д????и вдруг донеслось громкое и уверенное «Аминь!», а потом мы услышали сильный кашель. Это подвел итог церемонии наш свидетель, бомж Валера, с упоением прильнувший к подаренной бутылке.

Взяв меня за горло, автократор мой сказал тихо и почти нежно: «Я никогда не позволю тебе уйти».
Засмеявшись, как сумасшедший, чувствуя, что реальность распадается на куски, я ответил:
— Да я и не пытался!

Где-то в темноте оседал прах сводов. Где-то в городе кто-то жил обычной жизнью. Но не мы. Никогда — не мы. Это была не просто любовь. Это был Петербург.

P.S.
Мы оставили на том а?т?ре черную бархатную коробочку от платинового кольца, которое он надел мне на палец. В коробочку он положил записку.

Записка гласила: «Следующая остановка — Смоленское кладбище».