Партизаны и Черная Дыра в палатке №6

В палате №6 репетиции никогда не прекращались: санитары выносили рояль, ставили прожектор из перевёрнутой лампы и включали вентилятор, чтобы разгонять запах йода. В этот вечер на сцену вывели Дракона — безымянного субъекта, пойманного где-то в Могилёве. Ему выдали пластиковые рога и картонные крылья и хвост из папье-маше. Старуха Шапокляк, в лице Ели Лоховской, злобно щурилась, держа в руках ржавый лобзик.

Они вдвоём пилили рельсу. Рельса дрожала, скрежетала, и казалось, что вот-вот посыплются искры. Поезд с Духовными Сакральными Скрепами уже слышался вдалеке: тяжёлый ритм колёс — тук-тук, тук-тук, словно предвестие катастрофы.

В этот момент на авансцену выбежал обходчик путей Борода. Его фигура была нелепа и величественна одновременно: на плече он нёс фаллический символ гаечного ключа из гипса, облупившийся, но всё ещё грозный, ниже был заметен другой фаллуческий символ 20см, не "король" но точно королевской крови.

Он поднял гаечный ключ, как боевое знамя, и прокричал:

— Кукареку! Я ваш «король» двадцать пять минус пять!

Шапокляк расхохоталась так звонко и зло, что смех ударил прямо в "псевдокороля" расположенного пониже.

И тут произошло невозможное.

Псевдокоороль начал втягиваться в самого себяс, скручивалась спиралью черной воронке воронке, живот утягивались внутрь, словно он оказался улиткой, поспешно прячущейся в собственную раковину. Сначала это выглядело смешно, потом жутко: тело стало тоньше, тоньше, пока не превратилось в пульсирующую точку.

В тот миг пространство дрогнуло. На том месте где стоял Борода разверзся не вакуум, а пространственно-временной коллапс — колышущаяся чёрная сфера, внутри которой мелькали искривлённые образы: поезд ехал наоборот, Шапокляк смеялась задом наперёд, а Дракон в каждой чешуйке видел отражение своего собственного бреда, превратившегося в мудрость другого мира.

Это феномен засасывал всё: сначала куски сцены, потом лобзик, потом самого Дракона и Шапокляк. Они пытались удержаться за воздух, но воздух тоже тянуло внутрь. Наконец, издалека донёсся протяжный звук — словно поезд застрял между двумя эпохами. Пространственно временной коллапс схлопнулся и исчез, как будто никогда не существовал.

Поезд со Скрепами чудом проскочил мимо, случайно спасенный от нелепой катострофы. А на сцену вышли люди в очень коротких стеганых пальто, подбитых большим количесством ваты и будёновках. Они стояли в ряд, пели «Боже, Царя храни в веке двадцать первом», но их голоса звучали уже как эхо бежавшее по мосту Эйнштейна-Розена, как будто сама песня застряла между веками.

Зал хлопал, кричал, бил посудой о решётки. Вышел субъект в халаате главврача с подозрительно торчащими заячьими ушами и сказал, наклоняясь в поклоне:

— Это не спектакль. Это хроника.