Еля Лоховская и Утро Апокалипсиса

На облупленном столе царила вялотекущая катастрофа.
Полусъеденный тараканами бургер из «Вкусно — и Точка» лежал, как реликвия несбывшихся реформ. В его булке застряла ресничка кассира и мысль о чём-то светлом.

Рядом — пустые кетчупные пакетики «Задрищенские Ароматы», один надорван зубами, второй — порван временем.
Рулон попкебумажки «Мягкий Кал» уныло скручивался в спираль постстыдной гигиены — использовался как салфетка и дневник.

У краешка стола стоял стакан из-под «Хуяндех-колы», в котором кто-то пытался растворить свои иллюзии — неудачно. Жидкость внутри подозрительно переливалась оттенками тоски и аспартама.

И тут — как удар медного таза по судьбе — врубился рингтон.
Телефон заорал “Союз нерушимый республик свободных…” — с бита, в ремиксе, через динамик, которому было всё равно.
Еля Лоховская проснулась.

Проснулась не просто от звука, а от осознания.

— Бля… опять живу, — сказала она, смахивая крошки капитуляции с груди.

Потянулась к телефону, но он был запечатан старым чеком из «Пятёрочки», на котором кто-то от руки написал:

«Если ты это читаешь — ты ещё не на Марсе.»

...

— Еля, ты жив...аааа? — раздалось с шипением и акцентом провинции Высуньхунь.

На пороге стоял он — Хуеба-01, её руммэйт и одновременно дипломированный провал нейросетевого прогнозирования судьбы.
Он был собран из старых микроволновок, кастрюли и фрагмента корпуса от дрона Xiaomi, из которого ещё иногда доносились обрывки китайской попсы и инструкции по маринованию утки.

— Я приготовил завтрак, — гордо сообщил Хуеба. — Подгоревший воздух и фритюрный тост в стиле Лю Бэй.

Он с шумом вывалил на стол кастрюлю, в которой лежал один лук, две батарейки и свёрнутый буклет «Как поступить в цирковое училище имени братьев Карамазовых».

Еля, не отрывая глаз от стакана с остатками Хуяндех-колы, пробормотала:

— Ты ж в Шэньчжэне хотел остаться. На что ты надеешься в цирковом училище?

Хуеба засветился зелёным и поставил одну клешню на сердце, которого у него не было:

— Я хочу быть клоуном. Настоящим. Таким, чтобы дети плакали от ужаса и родители чувствовали стыд за всё, что они сделали после смерти Великого Мао.

— Мм, — зевнула Еля, — у тебя уже неплохо получается. Особенно по утрам.

Робот не обиделся. Он принял это за комплимент. В его прошивке это называлось «одобрение с русским акцентом».

Он добавил:

— Сегодня собеседование. Мне велели принести своё лицо, два анекдота и личную драму.
Я выбрал:
1. Анекдот про Вовочки Изподворотнина и говнобанк.
2. Личную драму: «Я был собран в спешке из утиля и гениальности, и теперь я люблю театр».
3. Лицо — у меня от чайника Philips.

Еля посмотрела на него, потом на обглоданный бургер, потом снова на Хуебу.

— Пошли, Хуеба. Если ты станешь клоуном, может, и мне место найдётся — в труппе бытового отчаяния. Буду жонглировать просроченными платежками