золотой петушок глава вторая

Йозеф К. сидел в своей комнате, где стены, казалось, сжимались с каждым вдохом. Тоска, липкая и бесформенная, заполняла пространство, как дым. Он чувствовал себя одиноким, но не тем одиночеством, что зовет к звездам, а тем, что давит, как мокрый бетон. На столе стояла банка — жестянка без этикетки, найденная утром у порога. От нее пахло чем-то едким, не то химией, не то забытым долгом. Йозеф смотрел на нее, словно она могла ответить на вопросы, которых он не решался задать.

За окном снова шептались три лесбухи, их голоса сливались с шорохом ветра. «Общайся с парнем, — доносилось из их бормотания, — с парнем из баночки, подрочи». Слова звучали как насмешка, но в них была странная властность, будто приказ, который нельзя ослушаться, хотя он и бессмыслен. Йозеф открыл банку. Внутри клубился пар, густой, с металлическим привкусом. Он ждал увидеть что-то — лицо, фигуру, хоть намек на «парня», но там была только пустота, которая смотрела в ответ. Его рука дрогнула, но не от желания, а от страха, что он уже преступил какую-то невидимую черту.

Пар из банки начал принимать форму. Не человек, не существо даже — а золотой петушок, тот самый, что преследовал его во снах и отражениях. Его перья звенели, как разбитое стекло, а глаза, пустые и неподвижные, знали о Йозефе всё: каждую слабость, каждый стыд, каждую ночь, проведенную в борьбе с самим собой. «Ты один, — шептал петушок, хотя его клюв не двигался, — но не свободен. Делай, что велено, или будешь виновен». Виновен в чем? Йозеф не знал, но тяжесть вины уже легла на плечи, как мокрый плащ.

Он попытался закрыть банку, но крышка не поддавалась. Пар сочился наружу, заполняя комнату, и в нем мелькали образы: его собственные руки, делающие что-то постыдное, лица, его собственные руки, делающие что-то постыдное, лица прохожих, искаженные, как в кривом зеркале, и лесбухи, хохочущие под окном. Йозеф закричал, но голос его растворился в звоне перьев петушка. Он упал на колени, банка опрокинулась, и пар окутал его, как приговор. Одиночество стало не просто чувством, а клеткой, из которой не выйти. А лесбухи всё шептались, и их слова, как эхо, повторяли: «Ты виновен, Йозеф. Виновен».

Он остался наедине с петушком, чей золотой взгляд обещал не спасение, а вечный суд.