золотой петушок

Три лесбухи под окном срали поздно вечерком, их тени, длинные и кривые, как вывернутые кости, плясали на мостовой в свете тусклого фонаря. Их голоса — хриплый шепот, пропитанный сыростью и чем-то еще, неуловимо тягостным, — заползали в щели старого дома, где Йозеф К. сидел за столом, уставившись в пустую страницу. Его пальцы сжимали перо, но чернила давно высохли, а мысли путались, как мухи в паутине. Он не знал, зачем пишет, но чувствовал, что обязан, словно кто-то невидимый уже вынес ему приговор за несовершенное.Из-под окна донесся звук — не то хруст, не то стон земли. Йозеф замер. Звук нарастал, пробиваясь сквозь гул города, пока из трещины в мостовой не вырвался золотой петушок. Не птица, а нечто иное: его перья сияли, как расплавленное стекло, глаза горели мертвенным светом, а каждое движение сопровождалось звоном, от которого воздух густел, как сироп. Лесбухи отступили, но не в страхе, а с угрюмой обреченностью, будто знали, что этот петушок — не гость, а хозяин.Йозеф выглянул в окно. Петушок повернул голову, и их взгляды встретились. В этом взгляде не было ни злобы, ни милости — только холодное знание, будто птица видела Йозефа насквозь, до самого дна, где копошилось то, о чем он сам боялся думать. Он хотел отвернуться, но не мог. Петушок шагнул вперед, и мостовая под ним треснула, обнажив черную пустоту.К утру петушок исчез. Но его отсутствие было хуже, чем присутствие. Йозеф заметил, что его комната стала теснее: углы стены будто сжались, а воздух пах металлом и сыростью. На столе лежал золотой перышко, которого он не помнил. Когда он взял его, оно обожгло пальцы, но он не мог разжать руку. Голос — не из комнаты, а изнутри его черепа — прошептал: «Ты видел, но не понял. Теперь будешь искать».С того дня Йозеф К. стал видеть золотого петушка повсюду: в отражении луж, в трещинах потолка, в глазах прохожих, которые смотрели на него с немым укором. Он пытался спрашивать о птице, но люди отводили взгляд, а лесбухи, мелькавшие в переулках, исчезали, едва он приближался, оставляя за собой лишь запах горелой земли. Улицы города, прежде знакомые, теперь вели в никуда, закручиваясь в лабиринт, где каждый поворот заканчивался золотым отблеском.Однажды, не выдержав, Йозеф решил поймать петушка. Он видел его на пустыре за городом, стоящим неподвижно, будто ждал. Йозеф бросился к нему, но каждый шаг только отдалял птицу. Он бежал, пока не упал, задыхаясь, на колени. Петушок был рядом, но недостижим. Его клюв разомкнулся, и вместо крика раздался голос — тот же, что шептал внутри: «Ты виновен, но не узнаешь, в чем». Йозеф закричал, но звук утонул в звоне перьев.Он вернулся домой, но дом уже не был его. Двери вели в чужие комнаты, окна смотрели на незнакомые улицы. Золотой петушок стоял на его столе, неподвижный, как статуя. Йозеф протянул руку, но птица не шелохнулась. Он чувствовал, как его собственное существование растворяется под этим взглядом, как будто он сам становился частью приговора, который никогда не будет оглашен.А три лесбухи, стоя под окном, продолжали шептаться, и их голоса сливались с воем ветра, уносящего последние клочья смысла в бесконечную ночь.