Откровение отца Доминантикуса, познавшего кратчайший путь просветления и обретения божественной мудрости.

Повествование мое будет кратким, но наполненным божественным провидением и волей Всевышнего. Ибо события, о которых мне надлежит поведать, ничем иным, кроме божественной воли объяснит невозможно.

Помолившись, и усмирив сердце свое, преисполненное благодатью, очистив разум от мыслей суетных, я, монах Доминантикус, засвидетельствую чудо явления посланника небесного, и передам наставления его, которые, надлежит исполнять всякому, кто стремится познать милость божью, в обретении кротости христианской. Откровения эти были получены мной во время событий, кои и надлежит мне отписать со всей тщательностью и подробностью, дабы не упустить ни единого мгновения чуда, случившегося со мной.

По благословению святого отца Снейкуса, настоятеля монастыря ордена босых братьев святого Виночерпия, направился я к Епископу каталонскому Флоггерикусу, дабы сообщить ему о беде страшной, спустившийся на землю нашу.

Герцог наш, Лудовико, попал под чары ведьмы. Да так крепко вцепилась в него бесовское отродье, что забыл он о священном долге перед церковью: перестал посещать братское моление с возлиянием, да сократил десятины от дохода своего. Столы монастырские оскудели, и мессы вечерние стали скорбными и заунывными. А когда почувствовали братья, что пост великий может начаться раньше обычного и продлится нескончаемо долго, собрались в молитве общей. Но коль скоро творилась она в скорби великой, вышла, видимо, нескладно, и успеха не возымела.

Предчувствуя приближение холодов осенних, братия окончательно впала в отчаяние и сердца священников наполнились смущением, потому что не наполнялись закрома монастырские дичью лесной да солониной, и вином молодым да игристым. И стали реже браться возносить хвалу Господу, и чаще — задумываться о мирском. Некоторые даже стали подумывать о том, чтобы отправиться в крестовый поход в земли обетованные! С унынием вспоминаю я те времена, когда сидел с братией своей за столами скудными, пробивались лишь вином годовалым да сыром плесневым. И стали лица монахов постными и желтыми.

В то время, как пиры в замке его не прекращались и начинались не с молитвы покорности перед Господом, а с песни браной, и вида непотребного, в коем являлись гости герцога ежевечерне.

А сам Лудовико каждое утро стал выходить помочится на балкон в виде неподобающем, с лицом ошалелым и довольным.
И служанки в доме его поддались чарам ведьмовским! Служением резвым стали отличаться они, и ликом нескромным, совращающим взоры монашеские грудями своими, кои демонстрируют они в нарядах своих. А слуги его заняты приготовлениями бесовскими, и склонны лишь поспевать к возлияниям вечерним, коим предаются они, по велению герцога.

Отец Снейкус взывал к герцогскому разуму беседами душеспасительными, молитвами всенощными и денными, но не претерпел успеха. Глух герцог у мольбам братии и разум его подчинён деве бесовской.

И вот, позавтракав постно и получив благословение настоятеля и братии, направился я в свой скорбный путь, дабы принести план по извлечению герцога из лона бесовского и возвращения его в церковное.

Дорога моя пролегала по пустынным местностям, и все, что мог позволить себе я в пути своем, это ягоды лесные и воду родниковую. Но шел я по нему в благости великой, ибо преисполнен был я миссией своей благородной, и мыслью о благе для души Герцога, которую вызволим мы из лап сатанинских.

Видел я, как придем мы на графский пир с братией. Как возвестим волю епископа, и как коснется весть благая разума Лудовико. Как отринет он бесовскую бестию, как воззрит очами своими вокруг, и ужаснется. Выгонит придворных, смущающих перегарным смрадом и посадит братию за столы полные яств, а ведьму-искусительницу повелит жечь на костре. И в благодарности своей за вызволение и спасение души, возместит он все в нужды братии, и умножит радость братьев в служении перед Господом. И наполнятся подвалы монастырские вином и окороками. И огласятся стены пением хоровым, восславляющем милость господа, щедрость герцога и благость мира сего.

Не давал я себе отдыха ни на минуту. И надеялся, что достигну я предела пути своего уже к утру следующего дня. А урчание в животе моем подсказывало, что в кухне епископской вознаградят меня за поспешание похлебкой сытной, да куском ветчины щедрым. И уже к вечерней мессе подадут вина молодого, которым благословляют епископский двор виноделы каталонские. И не отвлекаясь более на размышления о грудях служанок, бегущих в изгнание на служение в монастырь наш из графского двора, я прибавил ходу.

Стремление мое благостное было вознаграждено, и к исходу дня я подошёл к рощице дубовой где и решил устроить себе ночлег.
И по проведению отца небесного рощицу эту избрали для ночлега и другие странники божьи. Святые отцы-паломники, совершающие поход в святую землю. Не назвали своего монастыря братья, однако упомянули о своей принадлежности к старинному ордену друидусов.

Святые отцы пригласили меня к очагу своему, и повели разговоры духовные. Говорили о заготовках на зиму, о том, как сохранить припасы, да записывали все рецепты секретные на латыни, в книгу специальную, скрепленную тремя серебряными замками. Расспрашивали о служении моем и о монастырских укладах и дивились обрядам нашим, из чего сделал вывод я, что братья в паломничестве давно, и орден их в отдалении от церкви, о чем и собирался посетовать Его Святейшеству. А когда рассказал я им о беде нашей, то нашел в сердцах их полное понимание и сочувствие. Вздыхали они тягостно и повторяли, что давно познали истину, что беды все от женщин происходят, поэтому и обходят стороной это отродье. А дабы не соблазняться их персями и лонами — кору грызут дубовую испокон веков, и имеют такую стойкость в членах по утрам, что бородой не прикрыть. Дивился я обычаям таким, но перечить не стал.

Братья тем временем поставили походный котёл, и готовили нехитрый ужин. Строгий пост держат братья, не в пример многим иным паломникам, остающимся на ночлег в тавернах и корчмах. В похлебке их были лишь травы ароматные, коренья и пряности. Вскоре, произнеся над ней краткую молитву над котлом на древнем языке братии, они приступили к трапезе.

Щедрость братьев распространилась и на меня, и вскорости насыщал я чрево свое живительным отваром. И был он сытен и приятен. Вкусив от милости братьев, наполнился я благостью и отметил, что скромная трапеза, разделенная от щедрости душевной вкуснее яств праздничных и подобна манне небесной.

Неспешно ели братья, ведя тихие беседы. Я же, притомившись после долгого пути, благословил щедрость братьев, как надлежит каждому духовному лицу и попросил добавки. Благословенные старцы, видя нужду мою, призвали быть спокойным и вкушать с ними не спеша, пока не насыщусь, за что пусть благословит их отец наш во все дни их.

Однако, вскорости уединение наше нарушено было. В рощицу нашу вошли крестьянки разного возраста, очевидно, направляющиеся в монастырь святой Домины-флоггелянтки, который располагался неподалеку. Видно было, что призваны они были к служению своему скоропостижно, поскольку одеты были в рубашки нижние и в руках несли метлы ивовые. Некоторые же из них совсем не имели одежды, что возмутило очи святых отцов настолько, что обронили ложки свои в плашки, и разразились словами такими непотребными, что сам властитель тьмы засмущался бы. Даже я, видевший всякое, и то был поражен знаниями паломников, поминавших матерей прихожанок, да пониманием анатомии женской, и срамное назначение каждого органа женского. Видимо, кора дубовая все-таки не давала надлежащей власти над членами друидусов, и надлежало бы им укрепляться молитвой с приседаниями, как заведено в нашем монастыре. Иной раз присев по три сотни раз о мирском тосковать перестаешь на пару месяцев. Однако-ж самых безнадежных отправляли мы на монашеское служение в монастырь Агаты-Доминатриксы. Возвращавшиеся оттуда монахи редко после без содрогания поминали женские прелести. Ну да отвлекся я.

Увы, отметил я про себя, что матушке-настоятельнице надо применить к ним строгость суровую, ибо дерзостью своею в общении со святыми старцами они были превыше всякий мер. Дошло до того, что браниться они начали непотребно, показывать жесты разные, и грозить черенками метел своих, коими они намеревались принудить братьев к коитусу и насмехаться так, что хвататься за посохи свои стали и братья. И закончилось бы это все склокой великой и даже дракой, если бы не выступил я со словом мудрым своим к девушкам.

Истинно говорю вам братья, что слово господа имеет великую силу! Обратился я к путницам с указанием, что не верно они ведут себя со святыми паломниками. Указал им на заблуждение их, и призвал к покорности перед святостью монахов. Поразились девы, услышав воззвание, проистекающий из уст моих, и сгинула в момент пелена с очей их и внимали они мне, пораженные мудростью. Кроткими стали они вмиг и смиренными, ибо в диковинку было им слово святое. Мётлами своими показывали они на меня, и обсуждали тихо меж собой сказанное мною. Некоторые даже рты открыли от изумления, и терли виски свои дабы лучше впитать мудрость мою.

Я же тем временем, проявив милость христианскую, пригласил крестьянок вкусить с нами похлёбку и спеть гимны во славу божию.
С благодарностью приняли приглашение девушки и разместились вокруг костра с мётлами своими. И пока вкушали они от благости нашей, проповедовал я им любовь христианскую, с которой надлежит обращаться сестрам к братьям своим. И говорил о кротости женской пред мужами, и благодати, которую получают те, кто живёт по заветам этим. Рассказывал я о блаженствах, которое им будет дарованы во время честного супружества, достичь которого можно лишь приняв полное смирение, развив в себе благоговение перед взглядом мужественным, и обучившись мастерству укрощения рта своего.

Насытившись похлебкой сытной да бодрящей, раскрасневшись у костра, да преисполнившись благости от проповеди моей, решили девушки ответить благодарностью на доброту нашу. Поднявшись с мест своих, взялись за руки они и начали исполнять гимн торжественный. И такая на них сошла благодать и воодушевление, что стали они танцевать вокруг костра. А чтобы не сбивалось дыхание во время танца от жара поленьев, повернулись они спинами к огню.

Все больше воодушевлялись добрые христианки, громче стал их гимн в честь отца нашего всеобщего, и танец их стал все более быстрым и трепетным. Да таким, что стали наступать они на подолы рубашек своих. А поскольку шнуровки на них разошлись, то вскорости, нагими остались все крестьянки. Но впавшие в духовный экстаз девы не замечали этого, и продолжали исполнять свой гимн милости и благодати пред отцом своим, кружась и пританцовывая. И даже святые братья-друидусы притихли, пораженные глубоким погружением добрых христианок в проповедь и видом их поражающим. Только вторили они бородами своими в такт грудям, подскакивающим по время плясок. Некоторые, даже так прониклись в экстаз, что подпрыгивать стали на задах своих и хлопать себя по бедрам. А самые впечатлительные возлегли на землю и с блаженной улыбкой наблюдали на хороводом прихожанок.

И в этот момент, случилось чудо великое, узреть которое посчастливилось и мне.
Призрел посланник небесный, что случилось в рощице дубовой, и явил лик нам, озарив светом лучезарным поляну. Благодатью его наполнилось все вокруг и томление сладостное наполнила чресла всех, кто находился на поляне. Пали мы на колени пред ликом его и разразились слезами умиления и принятия.

"Истинно говорю вам, дочери мои, что монаха, сотворившего чудо сие, надлежит вознаградить. Дарую я ему мудрость сокровенную, кою надлежит проповедовать ему во все дни его. Укажу ему путь познания истинной кротости и послушания, кои присущи душе христианской. А посему, надлежит его сейчас же прикрепить руками между дубов и высечь каждой из вас самым длинным и крепким прутом из метел ваших".

Услышав повеление посланника, кинулся я к дубам, стоявшим рядом, и подоткнул полы рясы своей, дабы не препятствовала она проникновению божественной мудрости через ягодицы мои. Однако же, мягкосердечными и слабыми изначально были девы, и не доходила до меня кротость христианская. И взмолился тогда я, обратившись к братьям, дабы приложили они силу свою к просветлению моему. И вскорости, слезы разорвали сердце мое, и излился я всеми членами моими. И в момент этот ощутил я истинную кротость христианскую и пал обессиленный наземь.

Очнувшись, уже не застал я спутников моих ночных. Лишь оставляющие угли да саднящий стигматами зад свидетельствовали о действительности произошедшего. Вкусив завтрак, оставленный по состраданию святыми старцами, я стремительно направился к епископскому двору.

Его Святейшество Флоггерикус, терпеливо выслушал свидетельство мое без излишних вопросов, лишь повелев продемонстрировать мне стигмы священные. После же, распорядился он поместить меня среди других мудрецов, познавших милость посланников небесных, в специальную башню при дворе своем. По милости его, лишён я утруждений всяких, кроме утренней и вечерней молитвы. Однако же и общения с другими братьями я лишён, дабы не смущать умы их сокровенными знаниями. Некоторые из обитателей башни нашей, принимались проповедовать, не в силах держать епископский запрет, да были принудительно воздержаны другими братьями, поместившими мудрецов сих в рубашки специальные.

Я же смиренно доверяю откровение бумаге и верую, что истина божественная изольется до ушей праведных христиан.
Внемлите же рассказу моему правдивому. Да прольет он на души ваши благостный ливень веры, да взойдут ростки благодати в душе вашей!

Аминь.