За Гротеск!

Метроном ежесекундно диктует закон ритма, пальцы молодого ученика касаются клавиш, наполняя комнату звуками. Это еще не музыка, пока что нет. Движения робкие и неуверенные, рука жесткая и закостенелая.

- Пальцы, пальцы! - прикрикнула Марина, откинув голову от матраса, звуки замолкли.
- Сыграй легче и свободней! - добавила она, ложась в прежнюю позу. Бренчание снова разлилось по помещению.
- Ничего, научится - говорю я - трудолюбие и терпение у парня есть. Руку поставит через месяц, максимум, через два. Прогнись еще.

Марина послушно тянется руками по кровати, поясница дает нужный угол. Я почти доволен.
- Плечи расслабь -командую я, наблюдаю образование угла идеального, и, ни резко, ни мягко, ни, ни в коем случае, ни бережно, а ПРАВИЛЬНО вхожу в Марину.

Правила должны быть везде, в том числе, в постели. И эти правила устанавливаю я. Здесь все по-моему, и женщина, разумеется, должна быть моей, тоже, по-моему, а не так, как вздумается ей. Она лежит так, как я хочу, двигается, когда я захочу, говорит, когда я ей позволяю. Сегодня, разумеется, я сделал для нее поблажки -в конце концов, нужно же кому-то учить этого мальчишку. А я, как и подобает человеку справедливому и честному, чту стремление к росту личности, во всех его проявлениях, и, потому, не могу ставить свои собственные стремления выше. Чту я и сакральную, крепчайшую связь ученика и наставника. Это, к слову, одна из немногих вещей, которая еще позволяет МИРУ...

И МИР, на мгновения, заполняет мое сердце, затем, всего меня целиком. Вспышка, подобная взрыву звезды, смешивает все в единый свет: меня, правила, Марину, кровать, пианино, комнату, дом.

- Светило! - шепчут мои уставшие губы, обмякшее тело мое кренится и падает на кровать.
- Я снова его видел! - упрямо, словно, в бреду, твержу я, широко раскрывая свои затухающие глаза. Еще секунду, искра былого жара тлеет в них, затем, исчезает.

- Всего одно? - Марина легла рядом.
- Очень яркое. Мы все горели его огнем.
- Я видела их тысячи - улыбнулась она, гладя меня своей мягкой, вкусной ладонью по щеке - и золотую гору под ними. Совсем, как ты мне рассказывал. Я видела Сальмеру!

- Я возьму тебя туда, когда придет время. - отвечаю ей и сам верю в сказанное.
Сажусь, свешиваю ноги с кровати. Марина обнимает меня сзади, мечтательно вздохнув и запрокинув голову:
- Подумать только! Ты у меня уже тридцать первый, а все, как будто, в первый раз!
Это она, конечно, зря. Расслабилась, видно, после оргазма. Но правила есть правила, а их нарушение влечет за собой последствия.
Молча сбрасываю с себя женские руки, встаю, разворачиваюсь и хлестко бью оплеуху по довольной физиономии. Игра пианино снова смолкает. Делаю паузу и я.

- Продолжай - говорит Марина сквозь меня, уже с серьезным лицом, и бренчание продолжается.
- Никогда больше - произношу я только эти два слова и смотрю женщине в глаза. Видя, что еще не поняла, бью оплеуху с другой руки и беру за волосы. Глаза нарушительницы опускаются, слеза брызгает на щеку, скользит, срывается, оставляя влажный след.

- Лежать - командую и толчком опрокидываю ее на кровать. Марина с наигранно-виноватым видом ложится вниз лицом. У меня так положено: карающую руку нужно принимать без ропота и жалоб. Стойко. Такие правила. Стряхиваю с головки оставшиеся капли спермы на женские ягодицы и отворачиваюсь.

- Вы бы, коллега, с ней помягче, все-таки. - заметил сидящий в режиссерском кресле седовласый мужчина . Подперев подбородок рукой, литератор перебирал свою козлиную бородку средним пальцем, задумчиво выпятив губы.

- С Вами, Владимир Георгиевич, чуть позже. С ней, у меня пока что все, но меня еще ждут другие неотложные дела. То есть, я, конечно, хочу сказать, что важность этих дел превышает важность наших с Вами светских и деловых бесед: грядет БУРЯ.

- Как Вы это поняли? - козлиная бородка выпятилась вперед.
- Чутье воина - пояснил я и развернул спину, демонстрируя шрам вдоль всего позвоночника.
Литератор понимающе кивнул, отпрянул назад в кресло, принялся за растительность на лице снова.
"Если бы между всеми людьми МИРА был такой уровень понимания, то войны ушли бы в прошлое" - грустно подумал я и принялся шумно ссать на пол.

Крепкая золотая струя с силой разбивалась о паркет, разлеталась сотнями золотых осколков, бурлила, растекалась лужей. Брызги летели на ноги, лужа становилась все больше, лужа обступила стопы. Довольный приятной теплотой вокруг, я, попеременно, поднялся с пятки на носок, затем, по-мальчишески зашлепал, рождая новые взрывы капель, взлетающих вверх со своей особой, неповторимой грацией. Увы, восторг вскоре был завершен - мой мочевой пузырь опустел.

- Пополните себя!Попробуйте лучшее австрийское пиво! - с акцентом предлагает крупная девушка с грудью шестого размера. Крепкие руки держат поднос с пенными кружками. Грудь приближается ко мне.

- Перед куражом предпочитаю отечественный продукт! - бросаю ей в ответ, мягко отталкиваю сиськи и иду в сторону фуршетного стола, оставляя за собой мокрые следы. Столом заведует барышня иного склада - постройнее, в форме сотрудницы универмага. Беру стакан газировки и осушаю до дна. Шлепаю пустой на скатерть, требую добавки. Барышня наливает еще и улыбается мне, выпиваю второй стакан, отдаю заведующей. Оглушительно отрыгиваю газами, в качестве благодарности.

- Нравишься ты мне, глаза у тебя добрые, - говорю в те самые глаза - тебя я тоже трахну! - заключаю я и бью хуем по столу. Жилистый орган уже налился силой и был готов.

К бою! - кольнуло меня в спине. И, снова, еще сильнее. Чувства обострились, с улицы донесся, ведомый только мне, шум. Через мгновение, гул стал слышен каждому в комнате. Присутствующие замерли. Вдали закричали птицы.

- Прошу всех сохранять спокойствие и оставаться здесь! Я со всем разберусь! - вывожу из ступора замерших, даю, напоследок, ободрительного гопака в еще теплой луже мочи, забрызгивая всех вокруг, и, играя своими атлетичными мышцами, болтая хуем, вылетаю на улицу. И я здесь, как раз, вовремя.

Из-за дубовой рощи выплывает дирижабль, окруженный галдящей стаей ворон. Дирижабль поднимается все выше, птицы держат кольцо, не отставая. Снизу, на штандарте, показывается огромный портрет вождя вражеской стороны, взмывает выше, развивается на ветру. Довольное, наглое лицо гиганта смотрит на меня, смотрит на мой дом.

- Принт посредственный, матрица у станка уже старая. Это сразу видно, даже, невооруженным глазом. А у меня он вооруженный, - замечаю я - уничтожить.

Последнее слово - мой приказ, отданный артиллеристу. Угловатый худой паренек в камуфляже и каске поспешно отдает честь, сутулясь подбегает к орудию, наводит, стреляет.

Пушка с грохотом отскочила назад, кумулятивный снаряд обогнул положенную траекторию, пробил обшивку, пропахал воздушный карман, ушел навылет. Мерзавцы, судя по всему, до сих пор использовали водород: ебнуло так, что в доме выбило стекла. Вниз посыпались обломки и обугленные трупы ворон.

- Глаз-алмаз! Премирую! - хвалю артиллериста. Сутулый паренек расплылся в широкой улыбке. Домашние собрались у разбитого окна, любуясь видами катастрофы. Марина стояла впереди всех, смеялась и хлопала в ладоши. Грудь подпрыгивала в такт хлопкам. По ногам Марины стекала моя сперма.

С дороги послышался голос, отдаленный и какой-то неразборчивый. Голос приближался, появился силуэт человека, силуэт приближался тоже, обретал ясные очертания, наконец, стал виден сам человек. Человек полз по земле, потому что иначе двигаться он не мог: вместо рук и ног были только перебинтованные культи. Понятно -"самовар". К тому же, видимо, контуженный. Нижняя челюсть калеки была сильно повреждена, силясь, он выкрикивал то же, что было слышно изначально:

- Зассалина! Зассалина!
Стало жаль солдата. Таких, как он, были тысячи. Там, куда их забрасывали, еще здоровых, сильных и молодых, должна была работать бронированная техника, но из-за штабной халатности, офицерской коррупции и генеральского пьянства, разведку боем вела пехота. В памяти всплыло еще одно подразделение смертников, но туда, правда, шли добровольно. Обычно, безнадежно больные - облученные во время первой войны, ВИЧ-положительные, да и просто те, у кого война отняла последнее и терять им было уже нечего. И желающие были, так как после их гибели семьям выплачивали компенсации. Программа называлась "Фениксы". Задача каждого Феникса была предельно простая - десантироваться с воздуха и уничтожить как можно больше врагов. Изначально, пробовали спуски с парашютами, но зенитки и шилки убивали всю группу еще на подлете. Не помогали, даже, затяжные прыжки. Второе поколение одевало на пояс пластид со взрывчаткой и костюм-крыло, из пятидесяти до земли долетало уже больше половины. Третье же поколение Фениксов летело на крыле с реактивными ранцами и несли на поясе ядерный заряд - и это были уже настоящие управляемые живые ракеты с большим ударным потенциалом. Ни второе, ни третье поколение парашютами не снабжалось - билет они брали только в один конец. Сто грамм, для храбрости, в конкретной задаче, оказалось маловато и Фениксам давали опиаты. Самовары, тоже, часто шли в программу. Я и сам собирался туда пойти. Болен я не был, просто все заебало, а вешаться на суку, стрелять себе в голову или резать вены, мне показалось подлым, по отношению к боевым товарищам. Потом я встретил Марину и помирать расхотелось.

- Не тому идолу поклоняешься, не тем Богам служишь, браток! - горячо и с досадой бросил я инвалиду.
-Зассалина! Зассалина! - твердил калека.
- Не пойдет - отрезал я - есть только один истинный Бог. За мной! - скомандовал я самовару, лег по-пластунски и пополз сам, работая локтями и коленями, показывая верный путь инвалиду. Культи калеки повторили мои движения и инвалид пополз следом за мной. Вскоре, дом оказался далеко позади, дорога петляла сквозь поле со множеством дымящихся воронок. Обочина была завалена человеческими черепами.

-Мертвый тракт, - пояснил я своему спутнику - здесь много наших погибло от гамма-лучей.
- Зассалина! - прозвучало в ответ.
- Не боись, мы с тобой сегодня не помрем. Мне вот, вообще, помирать нельзя - дома меня ждет любимая. И еще одна - хороша девка! А у тебя как на этом фронте? Бабы водятся?

- Зассалина!
Поле сменилось лесом, заметно потемнело от гущи ветвей. Ветра не было, не было слышно и зверей: лес казался дремучим и мертвым.
- Почти прибыли, заскочим, только, в одно местечко. Вот тут.
Маневрируя локтями, я свернул на едва заметную тропинку. Самовар не отставал, изредка выкрикивая свою единственную реплику.
Крохотная полянка ютилась среди лесного массива, пробегал тоненький ручеек. Подойдя к ручейку, я зачерпнул немного ладонями и выпил. Инвалид окунул лицо в проточную воду и начал жадно хлебать. Умывшись, я подошел к терновому кусту, на одной из веток сидела золотая птичка. Это был птенец птицы счастья.

- Даруй нам благословение, мудрейшая, ибо идем мы дорогой смерти! - обратился я к птенцу.
Мудрейшая склонила голову набок, звонко чирикнула и улетела. На середину полянки упал серебряный луч света. Довольно кивнув, я направился к лучу, сел туда, куда он указывал и начал срать, временами, громко попердывая. Кал выходил легко, сердце наполнялось радостью а ноздри резким запахом. Я очень любил и ценил такие моменты в своей жизни, еще с самого детства. Любил, так же сильно, как Марину. Выбросив из себя последний кусок говна, я встал и посмотрел по сторонам. Кроме тернового куста, всюду рос ядовитый лопух.

За неимением лучшего, пришлось подтереться кителем инвалида. Тот недовольно дергался, потом, пытался счистить нечистоты культей, затем, слизать языком, остервенело косясь на меня.

- Веселее, браток, чего приуныл? Почти добрались! - ободрительно крикнул я, вновь лег по-пластунски, и мы поползли дальше.
На поросшем выжженной солнцем травой холме стоял маленький домик. Передняя стена домика была разобрана, внутри располагался алтарь Бога и ритуальные аксессуары. Статуя Бога раскинула обе руки с открытыми ладонями.

Поднявшись с Земли и подойдя к статуе, я объявил самовару:
- Вот он, истинный Бог! Проси у него, чего хочешь.Таким воинам, как ты и я, он благоволит особенно.
На камне, возле алтаря, стояла жаба с открытым ртом. Рот жабы был залит чернилами, из глаз торчали перья. Здесь же, высилась стопка квадратиков папируса, наколотых на спицу - для записи прошений.

Инвалид пустил слюни, затряс головой, прискакал к столику и сорвал губами квадратик. Прижав бумажку культей к полу, губами же выдернул перо и неуклюже макнул в чернила. Корчась, кряхтя и мыча, калека водил шеей и помогал мимическими мышцами - перо коряво царапало на папирусе букву за буквой. Наконец, прошение Богу было написано.

- Давай сюда, я положу - сказал я воину, взял бумажку в руки и увидел размашистую надпись. Поморщившись, бросил свой взгляд, но калека только часто закивал, со слезами на глазах.

- Ну, смотри, браток. Каждому достанется по ВЕРЕ его...
Инвалид закивал еще чаще и закричал неизменное:
- Зассалина! Зассалина!
Свернув листочек пополам и пожав плечами, я положил его в левую руку Бога. Уже собираясь уходить, сделал шаг назад, но остановился. Улыбнувшись, сам оторвал папирус, взял перо, опустил в рот жабе и каллиграфически начал выводить свое пожелание. Перо окуналось в чернила снова и снова. Закончив, вложил квадратик в правую руку Бога и вслух зачитал написанное:

- "ЗА ГРОТЕСК!"
Душа моя ликовала, дыхание перехватывало. Я смотрел на Бога и верил, что Бог меня услышит! От полноты чувств, я прищурил глаза, кольнуло в спине. Затем, ещё сильнее. И я решил, что длань самой БОЖЕСТВЕННОСТИ коснулась меня. В спине уже ныло. Я упал на колени и смотрел на лицо Бога, а Бог смотрел на мое лицо. На секунду, ярчайшая вспышка, подобная взрыву звезды, смешала все в единый свет: меня, алтарь, пса войны, жабу, холм.

- Светило! Неужели, я снова его вижу?! - вырвалось из самого моего сердца.
Очертания мира возвращались, и я, по-прежнему, смотрел на лицо Бога, но лицо это изменилось. Злые, коварные глаза сверлили меня. Гримаса скривилась ухмылкой, уходящей вниз козлиной бородкой. И, только тогда, я понял. Все вокруг было в смоге: дымился алтарь, дымилась лягушка, дымился катающийся по полу и кричащий от боли инвалид. На моем затылке, спине, ягодицах, ногах и пятках проступали волдыри и сам я дымился тоже.

- Здесь нет Бога... - грустно отметил я и опустил голову. Собрался с последними силами, встал, и, превозмогая боль, пошел к выходу, оставляя за собой кровавый след.

- Не серчай на меня, браток и прости за все! - бросил напоследок бьющемуся в агонии псу войны и вышел на холм.
На горизонте рос и расползался ядерный гриб. Расползался и круг волны, в самом низу. Волна бежала во всех направлениях, волна бежала на меня.

- Ладно, мерзавец! Я тебя с того света еще достану! - тихо сказал я и пошел к грибу.
Сзади послышался вопль. Я оглянулся. Дымящийся пес войны, опираясь на все четыре доступные опоры, выскочил из дома и остановился, глядя на близящийся конец. Выпучил свои красные глаза, погрозил грибу культей. С размаху дал, ей же, себе по челюсти и заорал громким, четким, поставленным голосом командира армии:

- ЗА СТАЛИНА!
Настоящий боевой товарищ. С таким - и смерть встретить не страшно.
- Не отступать и не сдаваться! - вместе ринулись мы в наш последний бой.
Первыми ударной волной унесло самовара и эксгибициониста. Затем, накренившись и вываливая барахло, к хуям разлетелась избушка. За новыми вспышками, на горизонте показалось еще два гриба. Следом, стали расти четвертый и пятый.