День был сероват, но сух

Вольтеровы бонмо хочу собрать, да боюсь, не пресно ли нашим покажется. Какой теперь Вольтер; нынче дубина, а не Вольтер! Последние зубы друг другу повыбили! Ну вот и вся моя литературная деятельность. Разве что безмездно письма по редакциям рассылаю, за моею полною подписью. Всё увещания и советы даю, критикую и путь указую. В одну редакцию на прошлой неделе сороковое письмо за два года послал; четыре рубля на одни почтовые марки истратил. Характер у меня скверен, вот что.

Думаю, что живописец списал меня не литературы ради, а ради двух моих симметрических бородавок на лбу: феномен, дескать. Идеи-то нет, так они теперь на феноменах выезжают. Ну и как же у него на портрете удались мои бородавки, -- живые! Это они реализмом зовут.

Приятель прав. Со мной что-то странное происходит. И характер меняется, и голова болит. Я начинаю видеть и слышать какие-то странные вещи. Не то чтобы голоса, а так как будто кто-то подле: "Бобок, бобок, бобок!"

А тот дядя, крепыш еще и красный, и хорохорится в свои то: да я!.. Но желчен в силу зависти, и накренился умом сильно за годы, что не вернуть и лает.

Утром шел и упал в приступе - ни одна сволочь не подошла помочь, перешагивали как будто ты спидоносная тварь. А ло этого всегда странное - словно в сказке и чудно. Вокруг фетиши, в одежде, на женских лицах, красота. Но скрипят зубы и сводит челюсть. Внутри высоковольтный напряг. Разожмешь кулаки и упала тряпичной куклой об асфальт. Протафан и актрапид, тегретол. Аптечные - как крысы из норок. Хочется пощупать расстральные колонны и затхлые парадные, окрашенные сине-желтым.

И стены дощатые, это модно, как в Японии, и они пахнут. Волосы и ногти прекратили рост - а ты жив как ни странно.

Такой вот глобальнейший "бобок", и везде и всюду. В рукавах крутящихся мирозданий и центре черной дыры во Вселенной.