Вчера черт меня дернул к Белицким. Там я познакомился с черноволосой и тощей Спесивцевой, балериной, нынешней женой Каплуна. Был Борис Каплун - в желтых сапогах, - очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. "Не поехать ли в крематорий?" - сказал он, как прежде говорили: "не поехать ли к "Кюба" или в "Виллу Родэ"? - А покойники есть? - спросил кто-то. - Сейчас узнаю. - Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. "Едем!" - крикнул Каплун. Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались. (...) Правил Борис Каплун. Через 20 минут мы были в бывших банях, преобразованных по мановению Каплуна в крематорий. Опять архитектор, взятый из арестантских рот, задавивший какого-то старика и воздвигший для Каплуна крематорий, почтительно показывает здание; здание недоделанное, но претензии видны колоссальные. Нужно оголтелое здание преобразовывать в изящное и грациозное. Баня кое-где облицована мрамором, но тем убийственнее торчат кирпичи. Для того, чтобы сделать потолки сводчатыми, устроены арки - из... из... дерева, которое затянуто лучиной. Стоит перегореть проводам - и весь крематорий в пламени. Каплун ехал туда, как в театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам. (...) К досаде пикникующего комиссара, печь оказалась не в порядке: соскочила какая-то гайка. Послали за спецом Виноградовым, но он оказался в кинематографе. Покуда его искали, дежурный инженер уверял нас, что через 20 минут все будет готово. Мы стоим у печи и ждем. Лиде холодно - на лице покорность и скука. Есть хочется невероятно. В печи отверстие, затянутое слюдой, - там видно беловатое пламя - вернее, пары - напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Я пошел со Спесивцевой в мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было 9). Там лежал - пятками к нам - какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый, без малейшей тряпочки, только на ноге его белела записка: "Попов, умер тогда-то". "Странно, что записка! - говорил впоследствии Каплун. - Обыкновенно делают проще: плюнут на пятку и пишут чернильным карандашом фамилию".

В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, все начистоту, откровенно. Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее - вот и все. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские - все в разладе, кое-как, еле-еле. Печь была холодная, комиссар торопился уехать. "Скоро ли? Поскорее, пожалуйста". "Еще 20 минут!" - повторял каждый час комиссар. Печь остыла совсем. (...) Но для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша-красноармеец, с обнаженными зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед этим мы смотрели на какую-то умершую старушку, прикрытую кисеей, - синюю, как синие чернила.) (...) наконец молодой строитель печи крикнул - накладывай! - похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб - медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу - и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх - "рука! рука! смотрите, рука!", - потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. "Горит мозг!" - сказал архитектор. Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: "раскололся череп", "загорелись легкие", - вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу... свалку человеческих костей. Такими костями набито несколько запасных гробов, но гробов недостаточно, и кости валяются вокруг... (...) кругом говорили о том, что урн еще нету, а есть ящики, сделанные из листового железа ("из старых вывесок"), - и что жаль закапывать эти урны. "Все равно весь прах не помещается". "Летом мы устроим удобрение!" - потирал инженер руки. (...)

Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул - это печь, девочка - покойник. А мальчик подлетит к печи и бубубу! Это - Каплун, к-рый мчится на автомобиле.

И мое видео