Бодрийяр о любви (злой дух страсти)
Соблазн и любовь могут обмениваться своими самыми возвышенными и самыми
вульгарными значениями, что делает разговор о них практически невозможным. Тем
более что сегодня нас охватило воскрешение любовного дискурса, реактивация
чувства от скуки, от пресыщения. Эффект симуляции любви. Безумная любовь,
любовь-страсть давно мертвы в своих героических и возвышенных устремлениях. То,
что сегодня разыгрывается — это спрос на любовь, чувство, страсть, ведь в
наше время потребность во всем этом чувствуется особо остро. Целое поколение
прошло через либерализацию желания и удовольствия — и это утомленное сексом
поколение повторно изобретает любовь как эмоциональное или чувственное
дополнение. Иные поколения, романтические и постромантические, переживали ее
как страсть, как судьбу. Наше же поколение всего лишь неоромантическое.
После такого сексуального пафоса — неопатетика любовных отношений. После
либидинизации и инстинктивизации — неоромантизм страсти. Однако речь идет более
ни о судьбе, ни о фатальности, а всего лишь о том, чтобы высвободить, среди
прочего, потенциал и после длительной фазы «репрессивной
десублимации», перефразируя Маркузе, расчистить путь прогрессивной
ресублимации...
В нашей культуре соблазн испытывал нечто вроде золотого века, начиная с эпохи
Возрождения и до XVIII века: тогда он был, также как и политес или придворные
манеры, конвенциальной аристократической формой, стратегической игрой, без
какой-либо особой связи с любовью. В дальнейшем любовь для нас имеет разные
тональности, романтические и романические: это уже не игра и не церемониал,
это страсть, это дискурс. Это сила желания, которая охватывает нас, это
смерть, которая влечет нас. Ничего общего с соблазном. Конечно, любовь
приобретала и куртуазные формы в средиземноморской культуре ХІІІ века. Но
нынешнее ее понимание выдумали в основном на рубеже XVIII — XIX веков, и
направлено оно против поверхностной игры соблазна. Происходит разрыв между
формой дуальной игры, стратегической иллюзией и новой, индивидуальной
финальностью, исполнением желания — грандиозное восхождение констелляции
желания, будь то сексуальные и психические стремления индивида, или
политические устремления масс. Как бы то ни было, это желание и его
«либерализация» больше не имеет ничего общего с аристократической
игрой вызова и соблазна...
Характерной чертой такой универсальной страсти как любовь, является то, что
она индивидуальна и что каждый в ней находит только себя. Соблазн имеет дуальный
характер: я не могу соблазнить, если я уже не соблазнен, никто не может
соблазнить меня, если он еще не соблазнен. Никто не может играть без другого,
это принципиальное правило. В то время как любить я могу без взаимности. Если я
люблю, а меня не любят, то это моя проблема. Если я не люблю тебя, то это
твоя проблема. Если кто-то мне не нравится, то это его проблема. Вот почему
ревность является естественной чертой любви, в то время как соблазну она чужда,
— эмоциональная связь всегда не уверена, в то время как пакт о знаках
однозначен и обязателен. Кроме того, соблазнять кого-то не означает, что в
него инвестируют или психологически поглощают, соблазн не знает этой
территориальной ревности, которая присущая любви.
Я не хочу сказать, что любовь — это лишь ревность, но к ней всегда приобщается
хорошо темперированная ревность, какое-то субъективное требование
эксклюзивности. Возможно, ревность даже предшествует любви: первоначально
страстность была присуща греческим богам, не знавшим ни любви, ни
сентиментальности, однако ужасно ревновавшим друг к другу...
Единственное, что вам никогда не простит
женщина, это не то, что вы ее не любите (с любовью или сексом всегда все
улаживается), а то, что вы ее не соблазнили, или же что она не соблазнила
вас. Этого ничем не искупишь, и какую бы любовь и нежность вы ей не давали, в
конце концов она всегда будет использовать их для жестокой мести. Не сумев
соблазнить, она будет стремиться вас уничтожить. Все любовные и сексуальные
грехи можно простить, потому что они не являются оскорблением. Лишь соблазн
трогает за живое душу, которая находит покой лишь в убийстве.
Отсюда и проистекает то, что я называю злым духом страсти.
В основе самых страстных, самых прекрасных и самых отчаянных порывов всегда
кроется злой дух, который изо всех сил старается поймать другого в ловушку.
Даже в самый наивный и самый безумный момент любви есть дьявольское искушение
иронически отогнать ее перверсивным действием.
Есть нечто сильнее, чем страсть: иллюзия.
Сильнее, чем секс или счастье: страсть иллюзии. Соблазн, соблазн, всегда
соблазн. Расстроить эротическую силу властной силой игры и стратагемы — устроить
ловушку в самом опьянении любви и прямо с седьмого неба мастерски проторить
ироническую дорогу в ад — это и есть соблазн, это и есть форма иллюзии, это и
есть злой дух страсти.
2017-03-08 в 00:45
просмотров 865
