Выход в Эдем. Часть III

Выход в Эдем. Часть III
Энн Рамплинг (та самая Райс, но не Кондолиза)))

ЛАЙЗА
- У меня появилась для тебя другой вариант, Лайза, - сказал голос Мартина Халифакса в трубке. – Кое-что, что может оказаться для тебя полегче. Ты могла бы попробовать себя с другой стороны…

- С другой стороны?
- Из лучших рабов и рабынь получаются лучшие господа и госпожи. Я бы очень хотел поговорить с тобой. Насчет того, чтобы ты, скажем, стала частью нашего Дома…

И вот Мартин собственной персоной. Этот чудесный голос наконец-то соединился с самым дружелюбным из когда-либо виденных мною лиц…
- Вначале это было, строго говоря, лишь мое мнение, подозрение, - сказал он. – Предположение, что там, снаружи, запутавшиеся в паутине современной жизни, бродят сотни, а может быть и тысячи мужчин подобных мне, которые мечутся по барам и улицам и ищут – несмотря на опасности, заразу, насмешки и еще Бог знает что – какое-нибудь место, чтобы воспроизвести в реальности свои маленькие драмы, эти насыщенные и пугающие драмы, знакомые нас столь давно в глубинах нашей души… Я, видишь ли, не считаю это чем-то плохим. Никогда не считал это плохим. У каждого из нас внутри есть темница, где цветут реальные страсти. И ужас в том, что эти странные цветы никогда не видят света, их не освещает понимание другого человека. В этой темнице столь же одиноко, сколь и темно… И мне захотелось создать очень особенный дом… Дом, где эти страсти могли бы видеть свет. Дом чистый, теплый и безопасный…

Неужели все мы, мазохисты, поэты? Мечтатели и драматурги в душе? В выражении лица Мартина было что-то столь невинное, столь спокойно-деловитое. Ни малейшего намека на грубость, подколы или черный юмор, который может рождаться из стыда…

- А с годами я обнаружил, что нас больше, гораздо больше, чем может вместить и удовлетворить этот Дом, что диапазон желаний гораздо сложнее, чем я когда-либо предполагал... Лайза, мне нужна женщина, молодая женщина. Но она не может быть просто наемной работницей. В Доме нет наемных работников в чистом виде. Чтобы работать здесь, надо знать наши чувства. Это не какой-нибудь бордель, Лайза. Это место, где люди находят элегантность, а иногда и красоту. И можешь считать меня сумасшедшим, но иногда это место, где находят любовь.

- О, да.
- Любви всегда присуще понимание, уважение к самым глубоким внутренним тайнам. Сопереживание в отношении самих корней желания.
* * *
Совещание продолжалось.
- Нам нужно создать... Ну, знаете, место, где можно укрыться, - продолжал Алекс. – Люксовые условия, еда, бассейны, теннис, фитнес. И секс. Любой вид секса. Нечто абсолютно терапевтическое. Врачи еще будут направлять к нам своих пациентов.

Меня передернуло от слова "терапевтическое". Мартину оно тоже явно не понравилось.
А затем прозвучал тихий голос мистера Кросса, сидевшего в конце стола, нашего финансиста.
- Такая возможность есть. Остров в Карибском море. Ну, это как если бы у нас была своя автономная страна с собственными законами. Но на нас по-прежнему будет распространяться государственная защита. Я уже говорил об этом. Типа нам совсем не надо будет беспокоиться о том, что кто-то вмешается или, знаете ли, что к нам влезет всякий крутой криминал. В смысле, там, где мы устроимся, все будет строго легально. Своя больница, своя приличная полиция, если надо...

Потрясающая сумма. Все молчали.
- Видите ли, - продолжил мистер Кросс, - наши исследования показали, что на свете тысячи, возможно миллионы людей, готовых много заплатить ради того, что провести сексуальный отпуск согласно своим мечтам. Садомазо, кинк, дисциплина с бондажем. Называйте это как угодно. Они захотят этого, особенно если все будет отлично оформлено и совершенно безопасно.

- И мы дадим им чистое, хорошо организованное место класса люкс, - вставил Алекс. – Развлечение, которое они нигде больше не найдут. Ни за какую цену…

Мартину что-то не нравилось.
- Но тут есть кое-что, чего вы, похоже, не понимаете, - молвил он. – Большинство из тех, кто хочет этого – мазохисты обоего пола. Они пассивны. Это кое-что такое, в чем они не могут признаться даже своим мужьям и женам.

- Они признаются в этом нам, - отозвался мистер Кросс.
- Нет, они не признаются, - возразил Мартин. – Вы говорите о людях с деньгами, положением, о тех, кто могут позволить себе такие каникулы. Почему вы думаете, что они поедут на такой огромный курорт, где они могут повстречать своих знакомых? У нас в Доме наша главная проблема – сохранение всего в тайне, чтобы один гость не столкнулся нос к носу с другим. Люди слишком стыдятся своих мазохистских желаний.

- Но есть способ сделать все элегантно, - вдруг прорвало меня.
Все замолчали. Идея зрела во мне. Я чувствовала себя гением.
- Да, но как? Как сделать это элегантно? – посмотрел на меня Алекс. – Как мы организуем это, наберем штат, предложим публике, так сказать?

- Окей, - сказала я. – Нам нужно, чтобы к нам приезжали знаменитые люди, богатые люди, те, кто не хочет стать предметом насмешек из-за своих мазохистских привычек, из-за того, что они любят, чтобы их пороли и связывали… Окей… Надо сделать так, чтобы им не надо было сознаваться в этом, чтобы членство в Клубе вовсе не подразумевало этого. Прибывающие на остров члены Клуба – они все "господа" и "госпожи", получающие раболепное обслуживание и публично, и интимно со стороны хорошо обученного штата рабов и рабынь. Они – как бы гости Хубилай-хана в Ксанаду, приехали, чтобы наслаждаться зрелищем танцующих для них мальчиков и девочек, и, естественно, гаремом... Если только, конечно, они не пожелают удалиться в звуконепроницаемые покои и вызвать звоночком раба или рабыню, которые исполнят для них роль "господина" или "госпожи"...

- Иными словами, - улыбнулся мистер Кросс, - все члены Клуба будут как бы доминантными, "верхними".
- Мачо, - добавил Алекс…
- Именно так, - ответила я. – Вот так мы и привлечем клиентов со всего мира. Приезжайте в клуб и живите как султан, повелитель всего и вся вокруг. То, что вас заметили в Клубе, вовсе не обязательно значит что-то сверх того, что вам захотелось насладиться небольшими спектаклями, поплавать и позагорать и еще чтобы вас пообслуживали как великого господина.

- Это может сработать, - отозвался Мартин. – Думаю, это может сработать великолепно.
- А как насчет рабов? – спросил мистер Кросс. – Этот штат, о котором вы говорили.
- Не проблема, - сказал Алекс. – Сейчас вы говорите уже о другом классе. О молодых людях из всех слоев общества, которые живут в каждом большом городе...

- Да, - кивнул Мартин. – Симпатичные ребята и девчата, которые могли бы стать кинозвездочками, высококлассными проститутками по вызову, танцевать в Лас-Вегасе или на Бродвее. Предложите им жилье и питание в раю плюс солидное жалованье в обмен на то, что они смогут воплотить свои самые дикие фантазии, и, поверьте, они примчатся и станут колотиться в вашу дверь.

- Думаю, чтобы вышло хорошо, надо начать с малого, - сказала я. – Надо все тщательно продумать, чтобы все было чисто. Ничего такого грязного и кое-как. Такого рода сексу присущи свои ритуалы, свои ограничения и правила...

И вот теперь, спустя пять лет, гляньте-ка, что тут у нас. Прямо сейчас, в этот самый вечер на острове уже три тысячи гостей...
Было ли это неизбежно? Правильно ли был выбран момент?
Кому какое теперь дело? Были ли неизбежны в свое время мужские гульфики, или певцы-кастраты, или невероятной высоты белые парики при Старом режиме во Франции, перебинтованные ноги женщин в императорском Китае, суды над ведьмами, крестовые походы, инквизиция? Вы запускаете что-то. Механизм. Он набирает обороты. Он есть.

Обороты. Инерция движения. Я в эти годы работала как маньяк. Заседания. встречи, проекты, чертежи. дискуссии, инспекция здания, отбор тканей, расцветок, форм плавательных бассейнов. Найм врачей, медсестер, обучение лучших рабов тому, как изображать из себя "верхних", работа с клиентами-мазохистами, которые сами толком еще не разобрались в своих желаниях... Сначала одно здание, потом два, три, затем поселок. Мотивы, идеи, зарплаты, контракты, соглашения...

И все то же старое, бьющее в голову удовлетворение при виде того, как твои фантазии, твои тайные грезы воплощаются в потрясающую реальность...

Пламя разгорается все ярче и ярче.
Но осталась ли я сама собой?
Разумеется, у меня с тех пор уже никогда не было хозяина. Где-то как-то этот тип интима полностью сошел на нет, и иногда я не понимаю почему. Не потому ли, что мне больше понравилось быть госпожой, потому что это уже не просто то старое волнующее возбуждение, а божественное ощущение от того, что я знаю, что именно мои рабы, мои возлюбленные чувствуют на самом деле? То есть я по-настоящему владела ими. Мое знание, мое понимание проникали в них. Они принадлежали мне и снаружи, и изнутри.

Что же насчет любви, то этого так и не произошло. Во всяком случае, в привычном смысле. Но что есть любовь, если это не та любовь, которую я испытываю к каждому из них в такие моменты?

А в темном алькове моей занавешенной постели у меня были самые лучшие мужчины-рабы. Не поверите, с какими телами…
Приводить их плетью в повиновение, приказывать им трахаться, им, таким изумительным в своей пылкости, своей силе и мощи под моим контролем... Эти исключительно мужественные тела, принадлежащие мне...

Отмечать позднее их реакции в компьютерных файлах, учиться тому, как с каждым новым разом все более умело манипулировать ими.
А затем рабыни с шелковыми пальчиками, нежно лакающими язычками. И Лесли и Какао, и милая, но в настоящий момент оставленная без внимания Дайана, моя любимая...

Полночь в Эдеме, в раю. Но рай ли это? Где-то бьют старинные часы…

ЭЛЛИОТ
Она наверняка обучили уже тысячу рабов вроде меня, и, вероятно, ей было плевать на них, точно так же, как мне не было никакого дела до "господ" и "госпожей", которые повелевали мной в Доме под бдительным присмотром Мартина.

Мне, по большому счету, не было дела и до Мартина. Да, он мне нравился, конечно, я даже, возможно, любил его. И, по правде сказать, мысли о нем заводили меня. Но когда дело доходило до сексуальной части, этой чудесной грубо-чувственной составляющей садомазохистского ритуала, мне было все равно, кто это делал. Разве что в чисто внешне, в декоративном плане.

Но теперь мой рассудок прилип к ней. Она одолевала меня. Как если бы она материализовалась из того, что ранее было для меня лишь неясной темной фигурой. Мне это совершенно не нравилось...

А затем, когда работа по чистке общественных туалетов кончилась, и меня отвели в баню, я понял, что меня доставят именно к ней. Великолепный горячий душ, массаж – вот как живут правильные ребята...

Почему я так боялся спросить, что происходит? Почему я дожидался, пока симпатичный миниатюрный "ганимед", обрабатывавший меня своими стальными пальцам, не сказал мне: "Ты попадешь к леди-боссу, Эллиот. Лучше выспись".

Если я и дремал до этого, то эти слова прозвучали как звонок будильника.
- Леди-босс?
-Он самая, - ответил он. – Она руководит Клубом. По сути дела она его создала. И она будет обучать тебя. Желаю удачи.
* * *
- Ты боишься меня, Эллиот?
- Да…
В левой руке она держала двойной фаллос... Она опустила фаллос и засунула один конец в себя... Другой загибался вверх и в моем направлении – в точности, как если бы она была женщиной со стоящим членом... Я почувствовал, как этот член упирается в меня и напрягся, пытаясь отпрянуть.

- Стой спокойно, Эллиот, - шепнула она. - Не превращай это в изнасилование.

ЛАЙЗА
- Ты узнал что-то о нем, что-то особенное.
- Да, - ответил Ричард. – Он не погружен в фантазии, а полностью бодрствует
Я промолчала.
- Ты знаешь, о чем я говорю, - продолжил он. – Он слишком умен, чтобы воображать, что "заслуживает" всего этого, или что он "рожден, чтобы быть рабом", или что оказался в мире, "более благородном и моральном", нежели реальный. Он знает, где он и что делает с собой. Он открыт настолько же, насколько и любой другой раб, с которым я работал. Это тот тип, о котором ты думаешь, что он вот-вот сорвется, а он не срывается…

* * *
Я вернулась к чемоданам Эллиота и извлекла потрепанный двухтомник Бэртона "Личный очерк о путешествии в Медину и Мекку". Много лет назад я читала это в колледже в Беркли. Бэртон, путешественник, замаскировавшийся под араба, чтобы проникнуть в запретный город Мекку. Бэртон, сексуальный первопроходец. Одержимый сексуальной практикой народов, которые столь радикально отличались от стандартных англичан, к которым принадлежал он сам. Что эта книга значит для Эллиота?…

Я подняла и вновь положила на место его собственный фотоальбом "Бейрут: 24 часа"… Почему человек, способный выдать нечто такое как "Бейрут: 24 часа", прибыл в качестве раба в Клуб? Может быть, он хотел убежать от мерзостей, с которыми столкнулся в Бейруте?

Конечно, рабы и рабыни приезжают сюда по тысячам причин. В ранние времена существования Клуба это были в основном маргиналы, полуобразованные, слегка артистичные, обладающие воображением люди, чьи карьеры ни в коей мере не поглощали их экзотическую энергию. Для них само-мазохизм был культовым словом, чем-то совершенно отдаленным от их тоскливой работы, от неоднократных неудачных попыток стать профессионалами в музыке, театре, кино.

Сейчас они в целом лучше образованы и обычно свободны, чтобы наслаждаться затянувшимся детством чуть ли не до тридцати лет, готовые и жаждущие попробовать и испытать свои желания в Клубе точно так же, как отучиться пару лет в Сорбонне, пройти фрейдовский психоанализ, уехать в Калифорнию или удалиться в буддийский монастырь.

Но это все люди, как-то потерявшиеся в своих делах, не ставшие самими собой. А жизнь Эллиота Слэйтера шла полнокровно.
Какие у него были соображения? Заманили ли его к нам наши развлечения и игрища, и он пристрастился к ним потому, что потерял связь с тем, что осталось снаружи?

Резкое противоречие между нашим маленьким мирком и грубой реальностью Бейрута нервировало меня, вызывая мурашки.
Но сама книга не выглядела грубой. Это было искусство. И у нас тут тоже – искусство. И я вдруг подумала, что причина прибытия Эллиота сюда не имеет никакого отношения к бегству или отречению от себя самого. Его мотивы, возможно, схожи с мотивами путешествия Бэртона, одержимостью Бэртона и его стремлением к преодолению.

Если вы побывали в Бейруте в самый разгар войны, где вас могли убить пуля или бомба террориста, то каково это - приехать сюда, где вы знаете, что никогда не получите ни малейшей травмы?

Что там написал Мартин в деле Эллиота? "Раб говорит, что хочет того, чего страшится больше всего".
Да, для Эллиота это наверняка некая сексуальная одиссея, преднамеренное насилие против самого себя, нырок в то, чего он боится, но в заведении, где его не могут ни убить, ни ранить.

И странная мысль пришла мне в голову – что на самом деле он притворился рабом, точно так же как Бэртон замаскировался под араба, проникая в запретный город. Маскировка Эллиота – его нагота. И я поняла кое-что о его личности по принадлежащим ему вещам, по его одежде… Я скинула с себя ночную рубашку и лифчик и натянула через голову его водолазку. Это было как если бы я покрыла себя его кожей, ощущая ее руками, грудями, чувствуя запах его одеколона…

ЭЛЛИОТ
У меня, на самом деле, есть теория, что, когда встречаешь человека после разлуки, то при первом взгляде обнаруживаешь то, что ты реально думаешь о нем, что чувствуешь. Узнаешь о нем вещи, которые не мог знать раньше.

* * *
- Следуй за мной, - сказала она, щелкнув пальцами…
Это была та самая комната… Она посмотрела налево… Я посмотрел туда же и сначала ничего не понял.
- Это мои чемоданы, - сказал я.
Мартин говорил, что одежду рабов запирают на замок. Это строгая мера безопасности, потому что без одежды и документов сбежать из Клуба слишком проблематично…

- Я хочу посмотреть, как ты выглядишь, - сказал она. – В одежде.
Я взглянул на нее, пытаясь понять, к чему это. Удивительная мысль пришла мне в голову – одеваться в ее присутствии будет очень унизительно. И в то же время это так извращенно, так божественно извращенно. И еще я почувствовал, что она дрожит, хотя внешне она совсем не дрожала…

Я натянул водолазку через голову так, как будто никогда не делал этого. Невероятно, это живое ощущение прикосновения ткани к коже. А нижняя часть моего тела оставалась по-идиотски голой. Член выглядел как что-то противозаконное. Я почувствовал себя кентавром на порнографической карикатуре… Она подала мне коричневые штаны…

- В чем дело? – спросил я.
- Ш-ш-ш… Походи туда-сюда, чтобы я могла посмотреть на тебя...
Самолет ждал нас.
* * *
В такси мы не сказали друг другу ни слова. Я не знал, что сказать. Меня переполняло пульсирующее ощущение счастья, что я с ней и не просто где-то, а опять в Новом Орлеане

А затем мы заказали жареных креветок – просто фантастика – и Лайза сразу принялась за них. Их подают на стол, и вы отрываете им головы, чистите и едите пальцами. Говорят, что при этом вы сначала – гурман, потом превращаетесь в обжору, а под конец – в варвара… Я захотел еще.

- Жутко проголодался, - пояснил я. – С тех пор, как прибыл в вашу тюрьму, не ел ничего кроме похлебки. Я видел, что едят члены Клуба. Зачем кормить рабов этой похлебкой?

Она громко рассмеялась.
- Это чтобы твои мозги концентрировались на сексе, - объяснила она. - Секс должен быть единственным удовольствием для тебя. Мы, знаешь ли, не можем допустить, чтобы рабы и рабыни предвкушали ужин, когда от них требуется сексуально ублажать новоприбывших гостей. И не называй это тюрьмой. По идее это рай.

- Или ад, - усмехнулся я. – Мне всегда было любопытно, как мы, мазохисты, те из нас, кто сумеет спасти свои души, смогут объяснить ангелам, что хотели бы скорее пару деньков помучиться. В смысле, если я попаду в рай, а там не окажется дьяволов, то на самом деле это получится ад.

От этого она расхохоталась по-настоящему. На втором месте после оргазма самое приятное, что можно доставить женщине – это рассмешить ее…

Она рассказывала о себе… Ее отец был закоренелым католиком, преподавал в Иезуитском колледже… Он больше любил читать, нежели разговаривать… По части секса, по ее словам, он был последователем Блаженного Августина и Апостола Павла. Считал идеалом полное воздержание. Но сам придерживаться этого не сумел, иначе бы стал священником. Если убрать всю словесную шелуху, то он по сути дела считал, что секс - это грязь. Гомосексуалистам надо прописать воздержание. Даже поцелуй – смертный грех… Мать никогда не возражала отцу. Она состояла во всех церковных организациях, собирала средства на благотворительность… Отец ничего не знал о Клубе. Он думал, что Лайза работает на каком-то частном курорте… Он высмеивал книги, которые она читала, ее сочинения… Лайза испытала первый оргазм в восемь лет и подумала о себе, что она – какой-то урод…

- Мы были тем, чем называли католиков в XIX веке во Франции, - сказала она. – Внутренние иммигранты… Но я должна сказать кое-что в пользу отца… Он был по-настоящему духовный человек. Я не так уж много встречала людей, живущих в согласии с тем, во что верят… Смешно, но я тоже живу тем, во что верю. У меня философия секса. Я бы хотела рассказать ему об этом. У него есть тетки и сестры, которые ушли в монахини… Я бы сказала ему, что я - тоже вроде монахини. Ты наверняка понимаешь, о чем я говорю. Если подумать, то это забавно, потому что когда Гамлет, как тебе известно, сказал Офелии "Уйди в монастырь", он на самом деле имел в виду бордель…

Я рассказал ей все о своем отце, который был атеистом и верил в абсолютную сексуальную свободу, как он отвез меня еще подростком в Лас-Вегас и отвел в номер к двум проституткам сразу, как он доводил мою мать до сумасшествия, требуя чтобы она шла вместе с ним на нудистский пляж, и как в конце концов она развелась с ним… Мой отец был богат… Он владел большими участками земли, рестораном и двумя отелями. Все время боролся за ядерное разоружение. У него была самая большая коллекция порнографии, не считая той, что в Ватикане. Но он считал СМ болезнью.

Мы снова рассмеялись.
Он считал СМ чем-то отвратительным, извращенным, ребяческим, разрушительным, говорил об Эросе и Танатосе, о воле к смерти, а когда я рассказал о Клубе – наврав ему, что он расположен на Ближнем Востоке – он угрожал посадить меня в психбольницу. Но у него не хватило времени. Как раз перед моим отъездом он женился на девушке, который был 21 год. Она оказалась идиоткой…

- Должна сказать тебе, - молвила она, - что именно заставляло меня почти всю жизнь считать себя извращенкой. Причина не в том, что у меня был оргазм в восемь лет… Просто никто так и не сумел убедить меня, что сексуальные отношения любого типа между двумя взрослыми людьми, действующими по взаимному согласию – это нечто дурное. В смысле, как будто у меня отсутствует соответствующая часть мозга. Ничто не вызывает у меня отвращения. Все представляется невинным, имеющим отношение к глубоким ощущениям, и когда люди говорят, что их что-то оскорбляет, я просто не понимаю, что они имеют в виду…

Она говорила о том, что нельзя вот так просто заставлять людей заткнуться и молчать в тряпочку до самой смерти только потому, что в сексуальном плане они не вписываются в общепринятые нормы. Клуб как раз и решал эту проблему. Да, вокруг бассейнов сидели богатые люди, надо было иметь деньги. Или быть молодым и красивым, чтобы попасть туда в качестве раба или рабыни. Но присутствовала идея – идея, что в принципе любой может, если захочет и постарается, добиться этого и воплотить свои сексуальные фантазии в жизнь… Это возможно… Возможно…

Рабам и рабыням не обязательно быть богатыми, ну а уж если ты недостаточно красив, то можешь стать надсмотрщиком или тренером. Все, что требуется – это верить в идею Клуба… В Клубе происходило много чего такого, о чем не все знали. Потому что множество членов Клуба в приватной обстановке признавались, что хотят, чтобы их контролировали и наказывали… Поэтому довольно много рабов и рабынь знали как играть роль доминантов. Там было гораздо больше свободы, чем казалось на первый взгляд…

* * *
- При таких поездках это обычное дело? То, что они следят за нами? – спросил я почти фаталистически. Я почти знал ответ…
- Нет, это необычно.
- Почему же они делают это?
- Потому, что то, что сделала я, тоже необычно. На самом деле никто еще этого не делал… Никто еще никогда не вывозил раба за пределы Клуба…

- Почему же ты сделала это? – спросил я.
Ее нижняя губа задрожала. Она взяла салфетку, сложила, прижала к носу. Она плакала.
- Я просто хотела…
- И чего им нужно? – спросил я. – Каковы последствия?
- Они хотят, чтобы я вернула тебя назад, естественно. Я нарушила правила. Я нарушила твой контракт… Они хотят, чтобы я вернулась к работе. Возникает множество самых разных проблем. Мы на днях выставили с острова несовершеннолетнюю девицу, порвали отношения с тем, кто ее направил к нам, а он, выходит, невиновен. Она воспользовалась документами своей старшей сестры, а та замужем за каким-то корреспондентом…

* * *
- Я хочу, чтобы ты рассказал, - сказала она вдруг, - как тебя чуть не убили в Эль-Сальвадоре. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что это заставило тебя задуматься…

- В газетах об этом не пишут… Я был с другим репортером, и мы задержались после комендантского часа. Нас остановили и чуть не пристрелили. И мы это знали… Не знаю, какого черта мы воображали себя в безопасности, думали, что никто не обидит иностранных корреспондентов, что это не наша война… Ну, в общем, мы возвращались в гостиницу, и в темноте нас остановили двое мужчин. Не знаю – национальная гвардия, эскадроны смерти… И сальвадорец, который был с нами, до смерти перепугался. Когда мы показали свои документы и прочее, стало совершенно ясно, что нас просто так не отпустят. В смысле, тот парень с винтовкой М-16 слегка отступил и стал смотреть на нас троих. И стало очевидно, что он вот так сейчас стоит и подумывает о том, не пристрелить ли нас... Потом у него пошел какой-то спор с другим, но он все время держал нас на мушке… И тут вдруг подъехал грузовик, им вроде бы надо было ехать, и они оба уставились на нас. А мы не двигались и не говорили ни слова. Замерли… Эти двое снова задумались, стрелять в нас или нет… Не знаю… Но они забрали того сальвадорца с собой в грузовик. И мы стояли и ничего не делали. А перед этим мы все вместе сидели в доме у его матери и болтали о политике… И мы ничего не сделали…

- Иисусе, - прошептала она. – Они его убили?
- Да, убили. Но мы об этом так и не узнали, пока не вернулись в Калифорнию.
Она пробормотала себе что-то под нос. Молитву? Проклятие?…
- Вот именно, - сказал я. – И ты понимаешь, что мы даже не спорили с ними. Вот почему я не хотел говорить об этом. Абсолютно не хотел.

- А ты думаешь, что надо было спорить?
Я покачал головой.
- Понятия не имею… Если бы я держал в руках М-16, то, знаешь ли, было бы по-другому… Я тут же удрал из Эль-Сальвадора.
Она слегка кивнула.
- Именно тогда задумался?…
- Мне стало ясно, по-настоящему ясно, что я делал кучу опасных вещей. Что я путешествовал по этим странам как будто они были аттракционами в Диснейленде… Я не имел ни малейшего понятия о том, чем я занимаюсь. Я использовал этих людей, использовал их войны…

- В каком смысле использовал?
- Я был отстранен от них.
- Они были тебе безразличны? Эти люди в "Бейруте: 24 часа"?
- О, нет, они не были мне безразличны. Я волновался за них… В смысле я не был каким-то тупым роботом-фотографом, который просто отстреливает кадры… Но если копнуть глубже, я нисколечко не беспокоился обо всем происходящем… Я просто катался на этих впечатлениях как на аттракционе. Ездил с горки. Где-то там, в глубине, я был рад этой войне, насилию и страданиям, потому что мог отведать их. Вот в чем правда!

Она смотрела на меня секунду, а потом кивнула.
- Да, Лайза, ты понимаешь… Но даже этого было недостаточно. Я был в шаге от того, чтобы принять участие в боевых действиях…
- Убивать людей?
- Да, может быть. На самом деле именно это то и дело приходило мне в голову. Война как спорт. Неважно за что, разве только за одним исключением… Ты знаешь… Хотелось быть на стороне хороших парней, тех, кого мы, либералы, зовем хорошими парнями. Хотя это ничего не значит. На стороне израильтян, сальвадорцев, какая, к черту, разница… Я думал об этом. То, что я искал – буквальная смерть, буквальная война, буквальные страдания и голод… И я балдел на этой реальности, как если бы она была просто символической. Как люди балдеют от фильмов…

- И какие ты сделал выводы?
- Что я довольно деструктивный парень. Типа обреченный на насилие.
Я глотнул виски.
- Что я чертов дурак! Вот какой вывод.
- А как насчет людей, которые там воюют? Я не имею в виду наемников, солдат удачи. Как насчет тех, кто воюет за какие-то идеалы? Они тоже чертовы идиоты?

Она задала этот вопрос очень вежливо, но копнула по-настоящему глубоко.
- Не знаю. Для моей истории это не имеет значения. Факт – это то, что моя смерть ничего бы не изменила для них…
Она медленно кивнула.
- Это было после того, как ты выпустил "Бейрут: 24 часа"?
- Да. И я не стал публиковать никакой "Эль-Сальвадор: 24 часа"…