Раз. Два. Три.
Часовой механизм не заводится.
Только грубый ключ, поворачиваясь, оставляет за собой тягучую боль
и разгоняет холод по самым дальним уголкам, заполняя им всё тело.
Раз. Два. Три.
Холодна. Пуста. Недвижима.
Ломкая бледная тень. Изваяние из горьковато-солёного льда.
Нет жалости к себе. Нет надежды. Нет жизни.
Раз. Два. Три.
Рана под левой лопаткой зияет замочной скважиной.
Ключ, поворачиваясь снова и снова, прорывается глубже, осыпая пол ледяными осколками.
Холодна. Недвижима. Бессмысленна.
Угловатые линии тени изломами прочерчивают островки слабого света.
Время не остановится.
Время никого не ждёт.
Раз. Два. Три.
Три оборота - три конвульсии. Сколько ещё?!
Нет. Нет.
Не забывай: холодна, недвижима, потеряна.
Рассвет обжигает, но не может тягаться с горькой болезненностью ключа, призванного, искалечив и разбив на куски, вернуть некое подобие жизни.

Руки начинают подрагивать, лицо искажает чужая, непонятная гримаса, похожая то ли на кокетливую улыбку, то ли на звериный оскал.
И кажется, что вот-вот услышишь голос незримого жестокого мастера:
- Вот, готово. Теперь всё работает. Выпускайте. - и выйдешь в огромный мир, с партией других таких же раненных и изуродованных манекенов мерить неуверенными шагами блёклые шумные улицы,

смеяться с чужими, страшными людьми в какой-нибудь, совсем не нужной тебе, кампании.
И ждать.
Тихо и покорно ждать, что однажды всё это подойдет к концу и шестерёнки, спрятанные где-то у тебя внутри, остановятся,
а ключ, вонзаясь глубоко под лопатку, разобьёт тебя на тысячи осколков-пылинок.