I. Анни

Анни идет по пустым проспектам, жмурится, думает о своём.
Анни пятнадцать и мир - прекрасен. Завтра поедет на водоём
С мамой и братом под запах пряный летних кувшинок пить горький чай.
Анни пятнадцать. Она любит маму, брата и вид перелётных стай.
Город застыл в предвечерней стуже, улиц пустынных сжимает крюк.
Анни спешит приготовить ужин. Вечером нужно позвать подруг,
Чтобы смеяться, держать за руки, быть легче маленького пера*...
Город теряет последние звуки. С голоду кружится голова.
Анни шагает упругим шагом. Смотрит на искры рождённых звёзд.
Мама, наверно, играет с братом. В клетке поёт прирученный дрозд
О чём-то далеком, волшебно-птичьем. Сказочных странах, больной тоске.
Анни узнала сегодня обычай писать желания на песке
И завтра у берега водоёма найдется чаячьее перо.
Анни мечтает увидеть Тома и загадает, конечно, его.
Смуглого, сильного. Взгляды-льдинки. Летом ему поступать в институт.
Анни считает: они - половинки. Он помнит едва, как её зовут,
Но это не важно! Алеют щеки и мысли зажались тугим клубком.
Она представляет свои дороги, думает стать городским врачом,
Чтоб непременно спасала жизни смерти и подлости супротив.
Будущее завлекает призмой ярких свершений и перспектив.

Анни идёт по пустым проспектам. Слышит движение за спиной.
Анни пятнадцать. Но мир - опасен.
... она никогда не придёт домой.

*речь идет о известной игре, под названием "легкая, как пёрышко, крепкая, как доска".

II. Том

Том просыпается среди ночи, шарит рукой и включает свет.
Мир одинок, сиротлив, непрочен. Тому семнадцать долбанных лет.
Комната куца, глаза слезятся. В комнате зябко с дурного сна.
Может, когда ему стукнет двадцать и для него зацветёт весна?
Ну а пока - листопад конспектов, голос, охрипший от сигарет.
Тому хотелось бы вспомнить детство, выйти из комы, увидеть свет,
С неба сорвать ярких звёзд крупицы, взвыть на луну беспородным псом...
Том бы хотел обернуться птицей. Он представляет себя дроздом.
Серым, невзрачным, но песни-трели шлющим в далёкие небеса...
Пьяный отец захрапел в постели. Том поднимается, трёт глаза.
Тому семнадцать, порез над бровью. И оплеуха ещё саднит.
Томас своё выгрызает с кровью. Томас об этом не говорит.
Только твердит, крепко стиснув зубы, что поскользнулся (шаги легки).
Когда у папаши пылают трубы - не самое страшное кулаки.
Город застыл в предрассветной неге, улицы-крючья сплелись узлом.
Том вспоминает о первом снеге и девочке, жившей от них за углом.
Тонкой и легкой, глаза-сапфиры. Нежные губы и сердце - свет.
Он бы отдал все богатства мира, чтобы её оградить от бед.
Он бы смотрел, как она смеётся. Слушал дыхание, шел след в след.
Ночь истекает. Восходит солнце. Том вспоминает: Погибла. Нет.
Мысли запутаны. Правда горька.

... маленький дрозд клювом бьёт в стекло.
Том улыбается и впервые чувствует, как тепло.

III. Эдгар

Эдгару сорок. Он славный малый, только порой слишком много пьёт.
Судьба наставляет свои фингалы. Тянется жизни круговорот.
Дом и работа. Кабак под вечер. Клетка обыденной маяты.
Он каждый день зажигает свечи. Гладит ладонью Её цветы -
Всё, что осталось живым и хрупким, помнящим нежность любимых рук.
Виски со льдом, матершина, юбки... Так начинается новый круг.
Эдгару сорок. Совсем не мало. К чёрту обманчивую мораль!
Лишившись короны и пьедестала, каждый четвёртый - уже бунтарь.
Борется яростно с внешним миром, терпит крушенье, идёт на дно.
Он же, всего-лишь, создал кумира... Эдгару, в общем-то, всё равно,
Что говорят про него соседи. Залпом бутылку - и нет проблем!
Если пить дни, месяца, недели - мир так блаженно размыт и нем...
Эдгар давно стал плешив и жалок от безнадежной своей любви.
Он прогоняет с могилы шавок, прячет в кармане комок земли,
Верит, что так не увидит ночью то, что терзает семнадцать лет.
Тонкое тело в предсмертной корче, трубки, врачи и потухший свет
Бледной надежды на жизнь и чудо, теплый очаг и уютный дом.
Эда совсем извела простуда. Кашель заснуть-то дает с трудом.

Эдгару сорок. Он очень болен. Тратит на выпивку каждый грош
И ненавидит сына, который
так на неё похож.

© Copyright: Кайлиана Фей-Бранч