Чемодан

Мы сидели на веранде, залитой ливнем, пили какой-то ром, и она пыталась объяснить мне душу тайской музыки. Получалось плохо. Она пела. Ее голос был высоким и чуть фальшивым, но в нем была такая пронзительная нежность, что хотелось плакать. Я, конечно, не плакал. Я пил ром и думал о том, что счастье, как и солнечный удар - это состояние временное и в конечном счете вредное для здоровья.

Это время напоминало не жизнь, в рекламный ролик. Слишком яркие краски, слишком благородное небо. И она - главный элемент. Была настолько красива, что казалась какой-то географической особенностью, вроде водопада или кораллового рифа. Ее любовь была стремительной, как цунами, и так же не оставляла шансов на спасение.

Она учила меня тайскому, смеясь над моим произношением. Я учил ее русским фразам. Самой удачной оказалось «Эй, пацан, телефон с камерой есть позвонить? Ты с какого района вообще?». О «вечной любви» она говорила с таким комичным усердием, что я хохотал до слез. А она смотрела на меня своими большими, как у газели, глазами и смеялась просто потому, что я смеюсь.

И вот настал день, когда надо было собирать чемодан. Чемодан это гроб для таких романов. Я сказал ей, что это всё. Что у меня там, в России, есть другая жизнь, работа, обязательства. В общем, произнес весь тот набор нелепых фраз, который звучал как херовый перевод с клингонского на человеческий. Или как будто это была цитата из женского романа (который стыдно признаться, что читал).

Она плакала. И просила взять ее с собой. «Я поеду с тобой. Я буду маленькой. Я буду тихой». Слышать такое от существа, которое выглядит как богиня - страшнее любой истерики. В этих словах не просто любовь, а готовность к самоотмене.

Я отказал. Отказывая ей, я чувствовал себя палачом. Сел в такси и уехал, оставив ее на обочине тропического рая, как в клише голливудской мелодрамы (в которой я играл роль главного гандона).

Я уезжал, прикидывая в уме вес своего чемодана и тяжесть этой нелепой вины

Я достатлчно взрослый и знаю, что женские слезы, в сущности, стоят немного. Это универсальная валюта страдания. Ими платят за всё: и за разбитые вазы и за разбитые сердца. И мы, мужчины, всегда их принимаем, зная их истинную, невысокую цену.

Но теперь, в московской слякоти, я иногда вспоминаю не ее тело, а именно эти слезы. И думаю, что, возможно, я ошибался насчет их стоимости. Может, они и впрямь чего-то стоили. Просто у меня в кармане тогда не нашлось нужной суммы.

Настоящая тоска - это не когда тебе плохо. А когда ты знаешь, что стал причиной чужого несчастья. И этот груз куда тяжелее набитого сувенирами чемодана