Существо // страшная сказка;) //

Когда Ева пришла в первый раз, он испугался. Проснулся от тяжести в груди и невозможности дышать. Открыл глаза и чуть не вскрикнул, даже наверное вскрикнул бы, просто не было физической возможности.

Неизвестно откуда взявшаяся девушка в одеянии из тончайшего черного шелка, стояла на его груди и смотрела. Впрочем, ночь была такая темная, что видеть, как Ева смотрит, он не мог, просто чувствовал. Ее очертания едва выделялись на фоне окна, подсвеченные бликами тусклого уличного фонаря. "Какой приятный сон, " - подумал он, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть прекрасное видение.

Через минуту или две, когда его дыхание восстановилось, а биение сердца выровнялось, она сделала шаг. Один маленький шажок, почти на месте. Он замер в молчаливом оцепенении. Ева, сделала второй шаг и чуть качнув бедрами начала медленно перетаптываться по его груди.

Оказалось, что она не была босая, хотя он готов был поклясться, что чувствовал тепло ее ступней. А сейчас на ней точно была обувь. Он силился понять, что это, но почему-то не мог. Кажется это были легкие сандалии на тонкой подошве или нет, это были все же изящные домашние туфли без задников, достаточно плотно охватывающие ногу, и не скрывающие форму и изящество стопы. Он хотел их потрогать, чтобы убедиться, но не смог вынуть руки из-под одеяла, так и лежал на кровати распластанный и неподвижный. "Как хорошо, что во сне кровать не проминается, - размышлял он, прикрыв глаза и наслаждаясь приятной тяжестью ее веса. - Легкая. Смогу долго терпеть."

Ева переступала на одном месте. Вроде перетаптывалась, но каждый раз наступала туда же. И переступая переносила весь вес на одну ногу. Тут уже было непонятно, что лучше - когда она стоит или перетаптывается.

Он открыл глаза и снова взглянул на топчущие его ноги. В этот раз ему вроде бы удалось разглядеть, что это были босоножки на изящной танкетке без платформы, с аккуратным декольте, позволяющим рассмотреть пальчики с темным лаком на ноготках. Он моргнул и в следующую секунду на ногах его гостьи уже красовались изящные, отделанные страусиным пухом мюли на каблучке.

Наваждение продолжилось, и каждый раз, стоило ему попытаться заострить внимание на ее обуви, туфельки оказывались не теми, которые он видел еще секунду назад. Они всегда были иными, сменяясь молниеносно и незаметно. То это были босоножки, то мюли с очень открытыми пальчиками и высокой шпилькой, то турецкие шлепанцы с загнутыми носами. Они были из гладкой кожи или из расшитой ткани, шелка и кажется даже с помпонами. Одним словом, это была череда сексуальной и мягкой, несмотря на каблуки, обуви, перетаптывание в которой напоминало переступание кошки, теплую ласку.

"Скорее всего, эти подошвы не оставят следов на теле, ну кроме тонких гвоздиков, наверное, "- с долей разочарования думал он. А Ева явно завелась и ей захотелось усиления. Он смотрел, как пяточки отрываются от стелек, когда она поднималась на носочки, прокручиваясь, и пытался проникнуть языком в эти прекрасные щелочки. Ева провернулась на носочках, скручивая подошвами кожу. Он сладостно зашипел. Переступив на месте и освободив эти спирали, вызывая волну облегчения, благодарности и нежности, она стала тянуться выше, чтобы он смог дотянуться языком до пяток, и еще глубже, до самого свода стопы...

Утром он проснулся отдохнувшим и бодрым, хотя в ребрах немного ощущалась легкая сдавленность. "Наверно от того, что спал в одной позе" - решил он.

Когда Ева пришла в следующий раз, ночь снова была темнее темного, и даже уличный фонарь не горел.
Кромешная тьма и трамплинг каблуками по куче тряпья, в которой просто завалялся человек. И опять молча. Только шумное дыхание обоих. Показателем того, что Ева знала о присутствии человека под ворохом покрывал и подушек было то, что за невольные редкие стоны следовало наказание. Она наступала на голову и растирала ее долго и жестоко. Переступая, Ева даже не смотрела, успел ли он спрятать лицо под подушку, просто шагала и начинала мять, давить и топать. Он не знал, сколько продлится наказание. Иногда это продолжалось так долго, что он проваливался в обморок, тело обмякало и переставало извиваться. Тогда Ева "будила" его более резкими ударами по щекам, а когда, очнувшись, он выгибался, она возвращалась на торс и подавляла эти шевеления, продолжая затаптывать его.

Это было такое медленное, изящное, издевательски беспощадное переступание, растаптывание сердца, вытаптывание сил и духа...
В то утро его ребра гудели сильнее обычного.
Ева не приходила к нему часто, она являлась только в самые темные ночи. Он уже ждал ее...
На самом деле, ее имя было ему неизвестно. Спросить он не решался, а про себя называл ее Евой, словно первородную и единственную деву.

В очередную непроглядную ночь, она стояла на его груди, и давила шпильками сердце, молча, долго, не спеша, позволяя ему целовать иногда мыски ее туфель, не переставая давить, давить, давить каблуками. Так долго, пока он не начал слезно корчиться.

Как бы сжалившись, она повернулась, чтобы перед его лицом оказались шпильки и пяточки, а подошвами продолжала мучить раздавленную грудь. Ева приподымала пятки, усиливая давление на мыски, он стонал и пытался лизнуть ее ступню. А она "не видела", ведь стояла спиной к его мученическим гримасам.

Наконец, Ева позволила ему дотянуться губами до задников туфель... Или она в босоножках и можно поцеловать открытую пятку? Опять это наваждение с обувью, никак невозможно понять, во что она обута.

Как он был благодарен за подаренное ему бешеное облегчение, когда Ева чуть сместилась с истерзанного, истоптанного, раздавленного пятачка на груди, а потом перешла на его лицо.

Покачивая бедрами, она продолжила перетаптываться, совсем чуть-чуть покручивая ступнями и ее стопа, как бы, сама немного втиралась в его губы.

- Ева...- выдохнул он, почти теряя рассудок.
Она на секунду замерла, словно прислушиваясь, и тут же прижала стопу к его губам, заставляя умолкнуть.
А потом она заговорила. Произнесла всего одно слово, но он не сумел его понять. Этот язык был ему не знаком. Какой-то отрывистый и одновременно напевный, как если бы пленку с записью запустить наоброт.

Возникло тягостное молчание. Кажется Ева ждала, чтобы он ответил или хотя бы какой-то его реакции, а он лежал и не знал, что делать и что говорить. Тогда она сказала это слово еще раз. Он разобрал только ор-лл...-а...-д...-и-...-а.

- Я не понимаю, - обреченно вымолвил он.
Ева стояла на его груди замерев и не отрываясь смотрела в глаза. Кажется с ней начали происходить какие-то метаморфозы, а может ему просто показалось, в такую темную ночь, что только не почудится. Но тут вдруг, за окном промчался припозднившийся автомобиль, и в отсвете его фар, глаза Евы блеснули синим, неземным светом.

Она медленно сбросила с себя шелковое одеяние. Оказалось, что ее кожа совсем белая и едва заметно светится изнутри, фосфоресцирует. Завораживающее, жутковатое зрелище.

Ева разулась. Сейчас он точно видел, что она своими руками сняла обувь и отбросила в сторону. Звук при этом получился какой-то странный, как-будто что-то мокрое шлепнулось на пол. Он повернул голову. Вместо ее туфель, в углу виднелись ошметки зеленовато-белой кожи, угасающей в своем флуоресцентном сиянии. Фигурально выражаясь, ужас сковал его липкими щупальцами. А вот Ева прикоснулась к его лицу буквально, тронув щеки прохладными пальцами с присосками.

В этот момент он понял, что это не сон.
- Кто ты? - еле смог выдавить он, глядя в ее ультрамариновые глаза.
- Ор-лан-ди-на, - произнесла она нараспев.
- Орландина, - машинально повторил он, закрывая глаза под ее ступнями.
Она принялась топтаться по его голове. От каждого шага, на его лице оставались круглые синяки, похожие на засосы.
Орландина плотоядно улыбнулась, сверкнув синими глазами и глубоко вдохнула. Она впитывала энергию, перетекающую, под кожей, алыми ручейками из Его груди, через ее ноги, и разбегающуюся по Ее телу фиолетовыми прожилками.

Откуда-то издалека, еле слышно, фоном лилась мелодия известной песни с женским вокалом - ...Нет, я совсем не Орландина. Я -Люцифер...

Конец;)